Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

сторону дела», – пишет Станкевич2. Кроме того, стоило Корнилову потерять прямой контакт с солдатами, как его авторитет среди них тут же упал. Его суровость и «временами грубое обращение» с подчиненными были естественны на фронте, но в тылу выглядели совсем по-другому. «Если на фронте ему часто удавалось управлять частями с помощью личного мужества и живописных выражений, то теперь настали времена, когда части отказывались выходить из казарм приветствовать своего командующего, свистели ему и даже срывали георгиевский флаг с его машины». Корнилов очутился в чересчур сложной ситуации; «он не мог ни повлиять на правительство, ни требовать уважения со стороны Совета». Чувствуя, что Совет узурпировал его власть, Корнилов решил подать в отставку. Деникин добавляет, что у него была для этого еще одна причина: «Командующий Петроградским военным округом подчинялся не ставке, а военному министру... Гучков ушел в отставку, а подчиняться Керенскому, заместителю председателя Совета, Корнилов не желал». Но хуже всего было то, что Корнилов покинул столицу с твердым убеждением, что «безжалостная чистка Петрограда неизбежна»3.

   Перед своей отставкой Гучков пытался назначить Корнилова командующим Северным фронтом вместо Рузского, который был уволен Алексеевым за «слабость и оппортунизм», то есть за попытки демократизировать армию. Алексеев решительно воспротивился назначению Корнилова, заявив, что у последнего «недостаточно командного опыта». Гучков настаивал на необходимости «сильной руки» на Северном фронте и «желательности нахождения Корнилова в непосредственной близости от столицы на случай будущих политических возможностей». Алексеев отказался приносить стратегию в жертву политике. «Гучков настаивал, Алексеев отказывал. Главнокомандующий еще никогда не был так неуступчив. Алексеев сам угрожал подать в отставку». Создатель стратегии участия России в мировой войне боялся доверить целый фронт такому упрямому, импульсивному и неуравновешенному человеку.

   Спор закончился компромиссом: Корнилов стал командующим 8-й армией (на Юго-западном фронте). «Он тут же подружился с Борисом Савинковым, комиссаром Временного правительства в этой армии, и начал подкапываться под командующего Юго-западным фронтом, которого вскоре сменил», – говорит Брусилов, следуя лишь внешней форме событий. Корнилов ни под кого не подкапывался. Просто он принадлежал к «воинственным» и «непримиримым» генералам, которые естественно противостояли «оппортунистам», а еще больше – генералам, которые хотели демократизировать армию. А Савинков не «подружился» с Корниловым; он нашел в этом человеке тот самый таран, который долго искал.

   Некогда выдающийся революционер, создатель террористической Боевой организации партии социалистов-революционеров, сейчас Савинков был внутренне пуст. Он потерял веру в людей, смотрел на них сверху вниз и враждебно относился к бывшим друзьям, которые подозревали его в склонности к авантюризму. Обладавший ослепительными талантами и еще более ослепительными недостатками, дерзкий, самоуверенный, беспокойный, молчаливый, но иногда склонный к высокопарному красноречию и трагической экзальтации, он переоценивал свои силы и верил, что на горизонте революции его звезда будет сиять ярче всех остальных. Во время войны этот потенциальный цареубийца, бывший социал-демократ, позже социалист-революционер, заигрывавший с индивидуалистическим анархизмом, поразил своих бывших друзей заявлением, что в военное время каждый шаг против царизма или капитализма является преступлением против отечества. Ближайшие помощники Савинкова повернулись к нему спиной, и он отплатил им той же монетой; некоторые продолжали хранить ему верность, но он сам с презрением оттолкнул их. Воинственность, развившаяся в нем за годы террористических партизанских действий, незаметно переросла в страсть к войне как к таковой, в неестественную, нездоровую, «апокалиптическую» страсть. Он не имел четкой политической программы и жил только отрицанием. Старые друзья, к которым он питал враждебность ренегата, с головой погрузились в работу Советов; лейтмотивом политики Савинкова стало стремление освободить правительство от влияния Советов и, конечно, партий, потому что в собственной партии Савинков чувствовал себя отверженным. В правительстве он нашел человека, который, казалось, был создан для целей Савинкова. Для Савинкова Керенский был долгожданным воплощением революционной личности, способной сопротивляться всем партиям, Советам и комитетам, некоего «сверхчеловека», стоящего над партиями. Савинков понял внутреннюю слабость этого «сверхчеловека» и предоставил себя в его распоряжение, рассчитывая овладеть его волей и воспользоваться его популярностью. Керенский мечтал о «диктатуре слова». Савинков, душа которого была опалена (а возможно, и сожжена) пламенем сурового терроризма, намекал ему, что пока все в порядке, но настанет такой момент, когда gegen Demokraten helfen пит Soldaten [вместо демократов помогут солдаты (нем.). – Примеч. пер.]. Ему был нужен генерал, не слишком искушенный в общественных делах, требующий политического руководства, но способный не моргнув глазом отдать приказ «Товсь! Пли!» независимо от того, сколько людей перед ним стоит и что это за люди. Внезапно Савинков открыл Корнилова; более подходящий инструмент нельзя было себе представить. Так аббат Сийес когда-то надеялся руководить молодым Наполеоном Бонапартом.

   В книге о Корнилове Савинков описывает свой план избавления правительства от влияния советской демократии. «Первым шагом было назначение генерала Корнилова командующим Юго-западным фронтом». Этому шагу мешало то, что у Корнилова была репутация неудачника; как деликатно выражается Станкевич, «судьба не дала ему возможности проявить свои стратегические таланты». Но когда генералу улыбнулся успех (8-я армия прорвала оборону австрийцев и взяла Калуш и Галич), Савинков воспользовался этим как трамплином, чтобы вместе с Корниловым прорваться в высшее военное руководство. «Галичские лавры не без основания оспаривал генерал Черемисов», но это Савинкова не смущало. Позднее он писал: «Конечно, военный успех генерала Корнилова был для меня только предлогом»4. Теперь стратегию можно было принести в жертву политике, что и случилось. Но с этим примирились далеко не все. Керенский признается, что «он столкнулся с таким же сопротивлением Брусилова, с каким Алексеев сопротивлялся Гучкову»5. Но сопротивление только подстегивало Керенского. Например, он доверял Савинкову; никакие предупреждения руководства партии эсеров не могли изменить намерения Керенского сделать Савинкова своей правой рукой в военных вопросах. «На назначении Корнилова командующим Юго-западным фронтом настоял Керенский»6.

   Как Корнилов и его сторонники относились к Савинкову? «Я не верю Савинкову», – однажды обмолвился Корнилов. А Деникин описывает Савинкова следующим образом:

   «Сильный, жестокий, не признающий никаких моральных ограничений, презиравший Временное правительство и Керенского, но поддерживавший обоих, как он говорил, «из соображений выгоды», Савинков был готов в любой момент свергнуть кабинет. Он считал Корнилова только орудием в своей борьбе за сильное революционное правительство, в котором он сам играл бы первостепенную роль».

   Впрочем, ничто не мешало Корнилову попытаться сделать Савинкова своим орудием.

   Учитывая это, и Савинков, и Корнилов предприняли меры против своего потенциального оппонента. Один из помощников Корнилова, Завойко, обратился к Филоненко, который был правой рукой Савинкова: существует заговор, целью которого является провозглашение великого князя Николая Николаевича диктатором; эту опасность нужно предотвратить; готовы ли Савинков и Филоненко поддержать Корнилова? Встревоженный Савинков