Том 5. Евгений Онегин. Драматургия - Александр Сергеевич Пушкин

мою

И в сторону свой путь направим,

Чтоб не забыть, о ком пою.

Убив неопытного друга,

Томленье сельского досуга

Не мог Онегин перенесть,

Решился он в кибитку сесть.

Раздался колокольчик звучный,

Ямщик удалый засвистал,

И наш Онегин поскакал

Искать отраду жизни скучной –

По отдаленным сторонам,

Куда, не зная точно сам.

Строфа XXXV. После этой строфы в черновике следовало:

Татьяну всё воображая

Еще ребенком, няня ей

Сулит веселье, истощая

Риторику хвалы своей.

Вотще она велеречиво

Москву описывает живо.

. . . . . . . . . .

Строфа XXXVI в черновой рукописи оканчивалась следующими стихами:

Москва! как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!..

Как сильно в нем отозвалось!

В изгнанье, в горести, в разлуке,

Москва! как я любил тебя,

Святая родина моя!

Строфа LI. К этой строфе относится черновой набросок:

Как живо колкий Грибоедов

В сатире внуков описал,

Как описал Фонвизин дедов,

Созвал он всю Москву на бал.

. . . . . . . . . .

ГЛАВА VIII

Предполагая издать одним выпуском две главы: VIII («Путешествие Онегина») и IX (окончательную VIII), Пушкин написал к ним предисловие13:

У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется, пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить его произведение, хотя бы оно того и стоило.

При появлении VII песни Онегина журналы вообще отозвались об ней весьма неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уж противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего романа. После неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того же сочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв:

«Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова, например, глава VII «Евгения Онегина»? Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта глава VII есть произведение сочинителя «Руслана и Людмилы», пока книгопродавцы нас не убедили в этом. Эта глава VII, – два маленькие печатные листика, – испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже, Евгений Вельский кажется чем-то похожим на дело.[50] Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complète[51]. …Читатели наши спросят, каково же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи «Онегина» увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:

Ну как рассеять горе Тани?

Вот как: посадят деву в сани

И повезут из милых мест

В Москву на ярманку невест!

Мать плачется, скучает дочка:

Конец седьмой главе – и точка![52]

Точно так, любезные читатели, всё содержание этой главы в том, что Таню увезут в Москву из деревни!»

В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь никакого успеху, ибо век и Россия идут вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (т. е. в его заключении). Если век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, – то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астроно мии, физики, медицины и философии состарелись и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны.

Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно, – виновато уж, верно, дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед.

Вероятно, критик хотел сказать, что «Евгений Онегин» и весь его причет уже не новость для публики и что он надоел и ей, как журналистам.

Как бы то ни было, решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы «Евгения Онегина» – последние, по крайней мере для печати… Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них еще менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить и заменить одной римской цыфрою, но по боялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, – также удерживала меня. Но Чайльд Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла во мне родиться.

28 ноября 1830

Болдино

Строфы I–II. В печатном тексте Пушкин указал пропуск 10 стихов II строфы. В действительности в беловой рукописи находится ряд строф, описывающих лицейские годы.

I

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал,

Читал охотно Елисея14,

А Цицерона проклинал,

В те дни, как я поэме редкой

Не предпочел бы мячик меткой,

Считал схоластику за вздор

И прыгал в сад через забор,

Когда порой бывал прилежен,

Порой ленив, порой упрям,

Порой лукав, порою прям,

Порой смирен, порой мятежен,

Порой печален, молчалив,

Порой сердечно говорлив,

II

Когда в забвенье перед классом

Порой терял я взор и слух,

И говорить старался басом,

И стриг над губой первый пух,

В те дни… в те дни, когда впервые

Заметил я черты живые

Прелестной девы и любовь

Младую взволновала кровь

И я, тоскуя безнадежно,

Томясь обманом пылких снов,

Везде искал ее следов,

Об ней задумывался нежно,

Весь день минутной встречи ждал

И счастье тайных мук узнал,

III

В те дни – во мгле дубравных сводов

Близ вод, текущих в тишине,

В углах лицейских переходов

Являться муза стала мне.

Моя студенческая келья,

Доселе чуждая веселья,

Вдруг озарилась! Муза