Странники - Макс Сысоев

      Настало время, когда можно было начинать ждать.

      Я вышел за ворота и, решая, куда бы направиться, заметил, что к Храму от далёкого леса вела через поле полузаросшая колея от колёс. Кто-то изредка приезжал сюда на телеге или на машине, но последнее посещение случилось очень давно. Я не думал об этом. Я думал о том, что передо мной Дорога, одна из трёх самых прекрасных вещей на Земле, и что она неудержимо тянет меня. Я мечтаю только о том, чтобы идти вечно.

       Осень устроила дождепад — загадочное явление, сдержанное в проявлении чувств, но величественное и волнующее. Ветер, обычно быстрый, носящий туда-сюда листья, мусор и капли, обрёл в этот день неторопливость и собственное достоинство. Медленно бежали по траве нагоняемые им волны, плавно раскачивались верхушки леса вдалеке, усыпляюще шелестело катившееся слева перекати-поле, а вихрящиеся и ждущие своего часа узоры туч вырисовывались в конвекционных потоках атмосферы размеренно и постепенно, как настоящие шедевры. Каждый штрих Постъядерной Безмятежности походил сегодня на спокойные, но полные разгорающейся страсти мысли.

       Дойдя до опушки, я раздумал углубляться в чащу и стал бродить между первыми деревьями леса — так, чтобы, находясь под защитой их крон, одновременно иметь возможность обозревать всю ширь поля и тёмный силуэт Храма, от которого я между делом удалился на порядочное расстояние.

      Полуголые ветки над головой стучали друг о друга; несколько пышных ёлок, собравшихся в отдельный кружок, при порывах ветра шелестели, и похоже, и не похоже на морской прибой. Я подобрал с земли еловую шишку и подумал: «Форма жизни. Как странно». Шишка — форма жизни и я её форма, но какие мы разные. Сотни миллионов лет назад из примитивных организмов в океане докембрия образовалось две биологических ветви: растения и животные. И, как бы давно это ни произошло, ещё раньше возникло половое размножение, и первые живые существа разделились на мужской род и на женский. И вот выходит, что с точки зрения эволюции пропасть между Вельдой и мной гораздо глубже, чем между Вельдой и шишкой, которую я держал в руках. А ведь она, к тому же, эльф. Нелёгкую задачу предстояло мне решить, однако изречение одного древнего полководца ободряло меня. «Пропасть, может быть, и глубока, — говорил он, — но нам-то нужно не на дно, а на другой край».

      И снова и снова повторял я про себя вопрос, на которой Вельде придётся ответить положительно, — повторял и надеялся, что страдания не повредили её разум. «Только бы она вникла в смысл слов, — думал я. — Только бы она придала моему вопросу то значение, которое имеет он в двадцать втором веке».

      Если Вельда не поймёт моего вопроса, значит всё было зря. Зря рушили механическую цивилизацию, зря шла война между Городом и кланами. И я зря страдал от непонимания, от невозможности преодолеть культурный барьер, отделявший меня от людей будущего. Если Вельда не поймёт, значит изменения, постигшие мир за прошедшие сто лет, ужасны, гибельны, и никаких светлых сторон, вроде новой ступени развития разума, у них нет.

      Я и без того боялся изменений. Я убежал от них сюда, на замусоренную опушку, похожую на те, к которым привыкли люди двадцать первого века, и, прячась за деревьями, как доисторический лесной монстр, опасливо поглядывал на поле будущего. Раньше, говорят, тут располагался военный аэродром, а Храм Энгора так и вовсе был воткнут прямо посреди взлётно-посадочной полосы, но доказательств тому не уцелело. Аэродром весь, до последнего кирпича, остался в прошлом, в старых-добрых временах, и никто больше не мог представить, как он выглядел — и даже я не мог. Вот если б можно было отмотать плёнку назад и посмотреть, как в последний раз вылетели отсюда на боевое задание истребители — вот тогда бы я, наверное, сумел покрепче ухватиться за воспоминания о двадцать первом веке и не позволил бы им втихаря испариться. Но наверное, это хорошо, что плёнку назад не отмотаешь. Призраков я боюсь сильнее, чем изменений.

      Бредя вдоль границы леса, и размышляя от том о сём, я едва не наступил на новый неожиданный кусок будущего. Это была ощетинившаяся яркими синевато-зеленоватыми иглами кочка, величиною с футбольный мяч. Больше всего она походила на скальп панка, и могла оказаться чем угодно: и живым существом, и противопехотной миной. Это был знак: пора поворачивать назад. Всё равно не удастся выследить в лесу Вельду, пусть бы она и находится сейчас в двух шагах от меня.

      — Вельдочка-Вельдочка, зачем тебе такие золотые волосы?

      — Чтобы прятаться в осеннем лесу.

      На обратном пути к Храму меня подгонял начинающийся ураган; я укрылся от него за давешним аркбутаном. Отчего-то не хотелось так сразу убегать в спокойную тишину и тепло нашей комнаты; я решил посидеть немного в этом уголке и пропустить сквозь себя последние мгновения одиночества, которому вот-вот предстояло разбиться. В душе крепло предчувствие, что Вельда сейчас тоже снаружи храмовых стен, наслаждается непогодой, и осенью, и ранними сумерками.

      И точно. Она шла издалека, но не оттуда, откуда пришёл я, не от леса, а со стороны темнеющего востока. Ветер обдувал Вельду справа и трепал её промокшие светлые волосы. Она приближалась ко входу очень медленно, но заметила моё присутствие лишь в последний момент, когда уже тянула руку к кованому кольцу на дубовых створках ворот Храма. Я окликнул её, и она вздрогнула.

      — Тебе нужен друг? — спросил я.

      — Друг? — повторила Вельда и приблизилась ко мне, а я остался сидеть на корточках, прислонившись спиной к аркбутану. Я был спокоен как никогда, и даже холодная серость её глаз, в которых не было ни капли добра, не смогла поколебать моего душевного равновесия. Я видел, что слово «друг» не сотрясло воздух просто так, и Вельда постепенно осознала его значение.

      — Друг нужен всегда, — произнесла она, и её ответ значил лишь одно: утром в трапезной она не плакала. Утром в трапезной звенело моё одиночество — перед тем, как разбиться вовеки веков.

***

      День минул, а Катя всё сидела у окна и смотрела, смотрела, смотрела. Не могла оторваться. Высота и открытое пространство, за которыми она следила внимательнее, чем за самым закрученным сюжетом кинофильма, пугали её, но не стоило опасаться, что у неё разовьётся агорафобия — для этого Катя слишком сильно полюбила свободу.

       — Ты не встретился с эльфихой? — спросила она, когда я вернулся. — Она тоже в лес пошла, я видела.

      Легко представить, с каким волнением пару часов назад Катя провожала взглядом удалявшуюся фигурку Вельды, становившуюся с каждым шагом всё меньше и меньше, и словно сдавливаемую со всех сторон серой далью. Она волновалась — но и хотела быть на месте этой фигурки.

      — Я боялась, как бы она тебя там не прибила, — сказала Катя.

      Я сел рядом с ней, и мы вместе некоторое время любовались разошедшимся ураганом. Вечер резко потемнел, вихри выли и ревели, а мы, как бы красиво ни светила наша люстра, не включали свет и всматривались в сплошное мельтешение за окном — в отголоски Хаоса, которым Главный Теоретик позволил находиться в его Вселенной по той же причине, по какой люди пускают в дом укрощённых хищников — собак и кошек.

О, бурь заснувших не буди —

Под ними хаос шевелится!

      Катя любила темноту. Убаюканные ветром, мы легли на кровать и стали разговаривать о путешествиях во времени. Я утверждал, что явился из прошлого, а Катя говорила, что нет, это противоречит закону сохранения материи, и если я откуда и мог взяться, так только из параллельной реальности, где события отстают на сто девять лет. Наш диалог был очень интересен, но спорили дилетанты и больше для гимнастики ума, чем ради каких-либо полезных выводов. Катя утомилась, пожелала спокойной ночи и, помня о барьере, возникшем между нами вчера, ушла на другую кровать, а я лежал с открытыми глазами и торопил завтрашний день. Калькулирующий Принц Иньолюмэ мог сколько угодно воровать моё время — я был бы только благодарен, настань рассвет чуть раньше срока.

      Но ночь оказалась важнее утра.

      С концом урагана в комнату проникли отсветы пламени, и я подошёл к окну, чтобы проверить, в чём дело. У подножья Храма кто-то развёл огромный костёр. Не в силах совладать с древним зовом огня в ночи, я вышел наружу. У костра на большой тележке, гружённой книгами, сидели Антон и Элистер и сжигали том за томом.

      — Что здесь происходит? — спросил я у них.

      — Мы проводим ритуал выметания шелухи, — сказал Элистер. — Присаживайся к нам, брат Александр.

      Я приготовился внутренне возмутиться действиям религиозных фанатиков, которые уничтожали интеллектуальное наследие цивилизации, но, поинтересовавшись, какие именно книги приготовились отправиться в костёр, понял: эти поклонники Энгора вовсе не дураки.