Аромат лотоса (сборник) - Лора Бекитт

Глава III

1754 год, Баласор, Индия

С некоторых пор Урсула чувствовала себя не в своей тарелке. Беспокойство росло, овладевало разумом и душой: она часто плакала, побледнела, похудела и стала похожа на тень. Этому способствовало не только постоянное отсутствие мужа, но и отношения с матерью.

Луиза, казалось, вечно чего-то ждала, таила непонятные мысли. В последнее время ее поведение стало раздражать дочь. Урсула находила нелепой моду, предписывающую и молодым девушкам, и дамам в возрасте носить одни и те же наряды и одинаково украшать себя. Правда, Луиза великолепно выглядела, к тому же у нее был вкус, но Урсула все равно не могла понять, зачем мать носит обшитую золотыми шнурками шелковую мантилью, атласные туфли на каблуках, пользуется румянами и делает пышные прически. Похоже, она совсем забыла ее отца, Леопольда Грандена, поскольку никогда не произносила его имени и мило улыбалась мужчинам подходящего возраста, а то и моложе себя, являвшимся к ним в дом.

Теперь у них часто бывали гости; в достаточно короткий срок Франсуа сумел завоевать положение в здешнем, на первый взгляд, враждебном обществе и приобрел неплохие связи. Урсула знала английский, но у нее не было желания разговаривать с чужими людьми. Случалось, она ссылалась на головную боль и удалялась в свою спальню, где проводила время в обществе Тулси.

Урсула давно перестала смотреть на горничную как на безликую прислугу и охотно беседовала с индианкой. Незаметно для себя она заинтересовалась этой тихой, немногословной и, судя по всему, многое пережившей молодой женщиной. Иногда Урсула смотрела на ее смуглую шелковистую кожу, загадочные, как южная ночь, глаза, плавный изгиб губ и думала о том, как могут воспринимать эту красоту мужчины. В этой девушке было что-то темное и глубокое, затягивающее, как омут, скрывалась древняя могучая тайна.

Однажды Франсуа бросил: «Индийцы – покорная раса!» Но в Тулси не чувствовалось покорности, во всяком случае, покорности судьбе.

Урсула долго не позволяла себе проявлять нездоровое любопытство. Признание в сокровенном можно выслушать для того, чтобы проявить сострадание. А она не была уверена в том, что сочтет индианку достойной понимания и сочувствия.

И все-таки однажды молодая хозяйка не выдержала и спросила:

– Ты вспоминаешь француза, отца своего ребенка?

– Да, – коротко ответила Тулси, продолжая расчесывать во лосы Урсулы, которая сидела за туалетным столиком в своей спальне.

– Что он говорил тебе? Что женится? Признавался в любви?

– Да.

– Вы слишком разные!

– Да, – в третий раз сказала Тулси и, с трудом подбирая слова, добавила: – Мы были похожи в том, что позади нас все рухнуло, сгорело дотла, но мы оба хотели жить.

– Думаешь, этого достаточно? Любовь вырастает и распускается подобно цветку, ее корни не во внешней жизни и обстоятельствах, а в сердце. Любовь вливается в душу, словно сияние; говоря иначе, ее дает Бог. Я видела ваши храмы – у вас иное представление о любви! И очень непонятные боги!

Она с неприязнью вспомнила, какой восторженный, полный огненного безумства взгляд был у Франсуа, когда он рассматривал один из храмов.

– Любовь охватывает и душу, и тело, – прошептала Тулси, но Урсула упрямо и с некоторым пафосом повторила:

– Телесная страсть порочна. Настоящая любовь – в сердце. Можно хранить верность любви, даже если знаешь, что больше никогда не встретишься с человеком, которого любишь.

Обе тайком вздохнули и задумались об одном и том же мужчине, имя которого – Анри де Лаваль.

Понемногу они узнавали друг о друге все больше и больше, но имя Анри не было произнесено, и обе пребывали в неведении.

Невидимая стена рухнула в тот день, когда Франсуа Друо пришел домой с вестью о новом назначении.

Урсула гуляла в саду, вспоминала Париж и представляла, как сейчас выглядит ее родной город. Сумрачное небо почти опустилось к земле, сырой ветер гнет голые ветви деревьев, мокрая от дождя мостовая отливает тусклым серебром, а Сена выглядит мутной и темной. А возможно, деревья белы от снега или инея и река поблескивает льдом! Подумать только: жизнь на одной планете, под одним и тем же небом может быть такой разной!

В глубине сада почти не ощущалось движения ветра; он словно запутался в высоких и пышных кронах. Полные жизни деревья широко раскинули сильные ветви. По земле разбежались шаловливые солнечные блики.

Урсула неторопливо шла, задевая подолом платья головки цветов, наклонялась, срывала их, нюхала, наслаждаясь ароматом нежной пыльцы. У фонтана она остановилась, вдыхая прохладный воздух. Фонтан был выложен крупными белыми камнями, вода казалась чистой, освежающе ледяной. Молодая женщина подставила пальцы под упругие струи и услышала:

– Урсула! Вот ты где!

К ней спешил Франсуа.

Он слегка запыхался и выглядел возбужденным. Камзол был распахнут, а напудренный парик, который Франсуа, невзирая на жару, надевал поверх своих черных волос, съехал набок.

– У меня хорошие новости! Да здравствует мир с англичанами! Мы едем в Калькутту! Богатый город, крупнейшая английская фактория! Меня отправляют туда как одного из самых способных помощников генерального контролера компании! Жалованье – три миллиона рупий в год! – Он произносил каждую фразу так, будто стрелял из пушки.

Урсула шагнула к нему, не чуя под собой ног. Она никогда не видела мужа таким радостным; между тем ей казалось, что Франсуа хочет лишить ее последней свободы. Очередной переезд, неизвестный город, чужие люди, новый дом, новые слуги!

В крови Урсулы взыграло унаследованное от матери упрямство, в душе вспыхнуло женское своеволие, и она резко произнесла:

– Я никуда не поеду! Мы только наладили свою жизнь, я успокоилась, смогла увидеть что-то вокруг себя. Мы познакомились с достойными людьми, нашли хороших слуг!

Праздничное настроение Франсуа не так-то просто было разрушить. Он не стал сердиться, а принялся пылко и решительно убеждать жену:

– Наш новый дом будет лучше прежнего, и мы быстро заведем знакомства. Сторожа и кухарку найдем без труда, а свою индийскую горничную можешь взять с собой. Пообещай увеличить жалованье, вот и все. И ее сестра пусть тоже едет.

Урсула не стала слушать и вопреки обыкновению бросилась в дом, к матери – в поисках утешения.

Она ворвалась в комнату без стука и застала Луизу за чтени ем какой-то книги. Мать сидела в непринужденной позе, на ее длинной шее пылало гранатовое колье. Она повернулась и бросила на дочь взгляд, которого Урсула никогда не могла понять. Молодая женщина явственно ощутила тугую пружину холодной и хищной воли матери.

– Что случилось?

Урсула порывисто, без обиняков выложила новости и получила спокойный и веский ответ:

– Твой муж успешно делает карьеру, а ты живешь воспоминаниями о прошлом. Как бы тебе ни хотелось остаться здесь, это невозможно, и ты должна понимать…

Она не успела закончить; Урсула сорвалась с места и вылетела за дверь с криком:

– Быть может, в воспоминаниях – единственный смысл моей жизни!

Она убежала к себе, села и принялась выплакивать одиночество и боль. Тихо вошла Тулси и, остановившись поодаль, спросила:

– Что случилось, госпожа?

Насколько по-разному можно задать один и тот же вопрос! Тулси никогда не была притворно участлива и льстива, как белые служанки, она воспринимала чужое горе так же молчаливо, как и свое.

Сейчас она явственно почувствовала, что в душе молодой хозяйки произошел серьезный надлом, и не смогла удержаться от вопроса.

Урсула принялась рассказывать и, к своему удивлению, постепенно успокоилась. Возможно, и впрямь не происходит ничего страшного? Они устроились здесь, устроятся и в Калькутте. В конце концов, что связывает ее с Баласором?

– Ты поедешь со мной? Франсуа обещал увеличить жалованье и тебе, и Кири.

Тулси изменилась в лице. Перед ней мрачной стеной встало незабываемое прошлое: смерть Рамчанда, полные горестного отчаяния глаза Кайлаш, преступное бегство, незаконное пребывание в мире живых. Ей нельзя возвращаться в город богини Кали!

– Простите, госпожа, я не смогу поехать в Калькутту.

– Почему? Не все ли равно, где жить? Разве тебе плохо у нас? – Нет, госпожа, не плохо, но я не могу.

– Но почему? Почему в жизни столько вопросов, на которые невозможно найти ответа?!

Урсула снова расплакалась; тогда Тулси подошла к ней и мягко провела ладонью по плечу. Эта нежданная, простая, теплая и неподкупная ласка чудесным образом утешила молодую женщину.

– Что у вас на сердце, госпожа?

– Любовь… И вина.

«Как у меня, – подумала Тулси. – Вина перед совестью, любовь к Анри».

– Вина перед человеком, которого я любила и, кажется, люблю до сих пор, – сказала Урсула, глядя в пол. Ее лицо пылало. – Это мое наказание. Я знаю, что никогда его не увижу и никогда не узнаю о его судьбе. Он осужден на двадцать лет каторги, а я – на вечные муки. Его имя – Анри де Лаваль, оно отпечаталось в моем сердце подобно тому, как на его плече выжжена лилия, несмываемый знак преступления, которого он не совершал.