Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

И мы переправлялись через ручьи и речушки. Вброд. В самых глухих местах. Если было возможно, строили затопленные мосты — бревна перекидывали с берега на берег, но на несколько сантиметров ниже уровня воды — с воздуха такой мост не виден. Только делать его — околеешь. Запасы спирта стали стремительно таять. Да и хрен с ними — легче идти. Главное, чтобы сапёры наши не попадали с температурой. А до алкоголизма ещё дожить надо. Тем более, что внутрь вливали мало — большая часть на растирание замёрзших конечностей уходило.

От той группы наши разведчики обратно привели пять человек, да и те остались живы благодаря тому, что немец не стал их преследовать долго, чтобы не оторваться от моста. Я поставил себе зарубку в памяти. Может пригодиться.

А капитан раздолбаем оказался! Повёл людей в атаку на мост цепью, в полный рост, с криком: «Ура!» с трёхсот метров. А на постах врага — два пулемёта и десяток солдат. За минуту всё было кончено. Ох, сколько же народу погибнет из-за таких «героев»!

Я собрал людей, выжившие поведали нам о «атаке», я дал этому свою оценку:

— Чем так воевать, лучше сразу застрелиться! И немец жив, а наши — нет. Мост не взяли, людей потеряли. Если бы капитан выжил — лично пристрелил бы придурка. Не дорога своя жизнь — твои проблемы, а людей в расход пускать без толку — преступление. Предлагаю каждому обдумать то, что произошло и как надо было сделать. Нам тоже подобные мосты форсировать. И наилучший вариант действий необходимо выработать коллективным, так сказать, разумом.

Они думали, подходили рассказывали, обсуждали меж собой. Это хорошо. Это не разложение, не разброд, и даже не демократия. Жизнь каждого из них не только в их и моих руках, но и в руках их боевых товарищей. Должны уметь думать головой до боя — в бою некогда. Если я расскажу порядок действий (а в правильности этих действий и сам был не особо уверен) они выслушают, кивнут, забудут. А при подобной «проработке» — засядет на уровне условного рефлекса. Что мне и надо.

Был и ещё один необычный «персонаж». Этих двоих отловили дозорные. Они спали у костра, при окрике, пытались стрелять. Но спали крепко и мои дозорные стояли так близко, что скрутили разом. Оба грязные, вонючие, обросшие, оборванные. Форма без знаков различия и явно с чужого плеча. Документов нет. Но один из них стал «корячиться» и «качать права» — утверждал, что он капитан, начштаба батальона, требовал соответствующего обращения. По повадкам стало видно кадрового командира и дозорные не стали их «усмирять» методом погашения света ударом по черепу, а привели ко мне. Вид их был предвкушающий.

Капитан и меня начал строить, увидав всего лишь старшинские лычки.

— Где ваш батальон, гражданин? — тихо спросил я, закипая. Только перед их «явлением» разбирали действия на мосту ещё одного капитана.

— Мой батальон уничтожен. А какое это имеет значение?

— А где ваша форма, документы? Где ваши люди?

Второй, что был с ним, сразу поник, но это взвился:

— Я не обязан отвечать на ваши вопросы! Кто здесь старший?

— Я. Я — старшина Кузьмин, командир сводной роты отдельного истребительного батальона. И это мои люди. А вот кто вы такие — я не знаю. И на слово верить вам не собираюсь. В былые времена в воинской среде бытовало понятие честь мундира. Народ кормил и содержал воинов, которые не приносили никакой пользы народу. Никакой. Но кормили и содержали. Потому что в случае нужды — воины — шли на смерть с честью и доблестью. А в отсутствии войны должны к ней готовиться. А мундир — это знак, что ты — смертник, что ты готов исполнить свой долг с честью и достоинством. По тебе видно, что ты — кадровый. Вот скажи мне, «капитан», для чего народ наш кормил тебя и содержал все эти годы? Молчишь? Молчать! Я за тебя отвечу. Чтобы ничего тебе не мешало посвятить себя долгу. Чтобы ты научился не только погибать, но и побеждать. Крестьяне и рабочие ночей не спали в полях и у станков, чтобы тебя накормить, снабдить оружием. Чтобы ты повел их к победе. И что получилось? Эти же мужики-работяги пришли в твой батальон, надеясь на тебя, уверенные, что все эти годы и ты ночей не спал, учился бить супостата. Где эти мужики? Где твои кормильцы? Их ты погубил! А сам под них замаскировался, солдатскую гимнастёрку надел! Смерти испугался? А они? Они не боялись?

— Ты не терял людей? — выкрикнул капитан. Он тоже был в ярости, бледен, кулаки сжаты. Щас прям кинется бить меня.

— Терял. И сам умирал. И многие погибли. Но мы пожгли десятки танков, сотни немцев навсегда успокоили. Я дал им почувствовать не только горечь потерь, но и радость побед. И мы ещё в строю. А ты?

— Дай мне взвод, я докажу!

— Нет. Ты потерял честь свою и часть свою. Нет тебе веры, как я людей тебе доверю. Как они в бой пойдут за тобой? Если будут в тебе сомневаться, как?

— Мы дрались, сколько могли, — вдруг сказал второй, — а потом никого не осталось. А кругом они. Я притворился мертвым. Нашел капитана — он был без сознания. Я его переодел. Он не сам. Я подумал — найдёт нас немец, увидит командирскую форму обоих и грохнет. Вот уже неделю и идём.

— Ну а ты кто?

— Я водитель. Я комбата возил. А потом машину мою разбомбили, комбата убили, ребят всех побили. Вот только товарища капитана и нашёл. Всё не так страшно. Одному хуже.

— И куда вы шли?

— Как куда? — удивился водитель, — к своим!

— И кто же это тебе свои?

— Ты, это брось, старшина! — вмешался «капитан», — то, что плохо дрались — верно. И что драпали — верно. И много других грехов за мной — но вот врага из нас не делай! Не были и не будем мы предателями!

— Это мы будем посмотреть.

— Смотри. Только внимательно смотри. Оружие нам верните и в строй определи — увидишь.

— Так и быть. Расстрелять я вас хотел. Отговорил ты меня. Пока.

— Не имеешь права!

— Ха! Тут, в лесу — я — царь, и бог, и господин. А до наших ещё дойти надо. Разброда, паникёрства и предательства — не допущу. А к своим людей выведу — там и суд мне будет. Там. А немец здесь судит. За любую оплошность судит. Уведите их. Накормить, переодеть, вооружить. К Топору их в группу.

Много, слишком много времени мы потратили, чтобы пересечь этот лес и выйти к городу. Хотя было около полудни, устроились на привал, попрятавшись. Дорога по лесу измотала людей до предела. Выставили дозоры. Я присоединился к Шилу, залегли на опушке, в бинокль разглядывали панораму перед нами.

Городишко так себе. От большой деревни отличался наличием фабрики и ещё нескольких мелких предприятий. Но стоял этот город на восточном берегу реки. Река тоже так себе, но с обрывистыми берегами. Поэтому за город был бой — поле было перепахано воронками, за рекой — разбитые окопы, перед рекой — побитые танки. На поле боя копались люди в нашей форме без обуви и ремней, под охраной. Охрана не велика — три мотоцикла с пулемётами и до взвода пехоты редкой цепью.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});