Разведка боем - Василий Звягинцев

— Вам что, перспектива свержения большевизма кажется не стоящей внимания целью? Тогда считайте это своей ближайшей задачей. В ходе ее выполнения вы уже достигли значительных успехов. В том числе и для себя лично. А что дальше будет… — Шульгин зажмурился, и непонятно было, то ли от удовольствия в предвкушении того, что будет дальше, то ли просто от солнечного блеска в просвете между кронами деревьев. — По крайней мере, генеральский чин, графский титул и приличное состояние я вам гарантирую…

— Александр Иванович, — решившись, спросил Басманов. — Надеюсь, вы меня дураком не считаете?

— Я вам дал основания к такому вопросу?

— Вы как бы негласно исходите именно из этого. Я не знаю, доживу ли до победы, возможно, что и нет. Судьба и так хранит меня неоправданно долго. А мне не хотелось бы уйти, терзаясь мучительными сомнениями. Я дам вам слово чести, что сохраню вашу тайну. Но хоть немного ее приоткройте. У Андрея Дмитриевича я бы спрашивать не стал, с вами говорить проще.

— Имеете какую-нибудь гипотезу или только мучительные сомнения? — Шульгин по-прежнему говорил тихим и расслабленным голосом. — И учтите, есть много вещей, в отношении которых разумному человеку предпочтительнее оставаться в неведении.

— Поступив к вам на службу, я уже показал, что не принадлежу к числу чрезмерно рассудительных людей. Да и вы к таковым вряд ли относитесь.

— Базара нет, как выразился бы поручик Рудников. Но вернемся к нашим баранам. Вас удивляет необъяснимость, путем использования примитивной логики, смысла наших поступков?

— Именно. Не только удивляет, но и смущает…

— Соответствуют ли они принципам чести и долга, как вы их понимаете?

— Да, это я тоже имею в виду.

— А были у вас основания усомниться в объективной полезности для России и Белого дела наших действий со дня прихода в Севастополь? И в нашей личной порядочности тоже? — Шульгин перестал изображать нежащегося на пригреве кота, сел прямо, взглянул в лицо Басманова чуть прищуренными глазами.

Подполковник не отвел взгляда.

— Если бы так…

— То вас бы и контракт не остановил. Понимаю. Но, может, бросим околичности? Скажите, что вы успели про нас придумать, а дальше обсудим… — При этом Шульгин ловил глазами мелькающее между зарослями бледно-голубое платье Анны. Пускай вокруг кладбища возвышалась кирпичная стена и тяжелые деревянные ворота были закрыты, а за ними вместо новой территории для высокопоставленных советских деятелей простирался заросший травой луг, он все равно опасался, как бы не случилось чего с этой неожиданно встреченной девушкой.

Басманов тоже проследил направление шульгинского взгляда.

Увлекся Александр Иванович. Понять можно. Девушка мила, пусть и не соответствует его, Басманова, вкусам. Для постели слишком тощая, а для семейной жизни чересчур умна и явно с крутым и капризным характером. Но, может, для Шульгина это и нужно. У них у всех там женщины очень непростые, даже странно, какие они все одинаковые подобрались, словно из специального училища…

— Если вы обещаете не придавать в дальнейшем нашему разговору значения… Многие офицеры, с которыми приходилось говорить запросто, считают, что вы связаны с какими-то потусторонними силами. Рационалисты, вроде полковника Сугорина, склонны верить вашей легенде — насчет затерянного в горах или лесах города, где процветают науки и техника, далеко опередившая общий уровень. Совершенно по роману Жюля Верна «Пятьсот миллионов бегумы». Придумано неплохо и снимает почти все недоуменные вопросы…

— А ваша личная точка зрения? — спросил явно заинтересованный Шульгин.

— Как раз посередине. В колдунов и ведьм я не верю с детства, о чем сейчас, возможно, и жалею. Вторая идея тоже объясняет почти все, кроме главного — кто и зачем такое устроил. Двадцатилетние, внезапно разбогатевшие гимназисты, искатели приключений? Ерунда, прошу прощения. Тут должны быть замешаны куда более серьезные силы…

Шульгин молчал, чуть склонив голову, и вертел в пальцах незажженную папиросу. Его реакция поощрила Басманова.

— Я, Александр Иванович, человек вообще начитанный. В последнее время, правда, возможностей не было, а так я Ключевского, и Соловьева, и Моммзена с Тацитом и Светонием изучил… Аналогии напрашиваются. Вы о завещании Серафима Саровского слышали?

— Нет, — легко и совершенно искренне ответил Шульгин.

Это как бы ошеломило Басманова.

— А что тут странного? Я нерелигиозен, в России давно не был, в западных газетах об этом, по-моему, не писали. Откуда ж мне знать?

— Да, действительно… Ну, все равно. По слухам — сам я, конечно, возможности его прочесть тоже не имел — Серафим Саровский, умерший восемьдесят лет назад, оставил завещание, адресованное будущим российским самодержцам. И, вступая на престол, каждый из них с ним знакомился. Когда дошла очередь до Николая Второго, он — опять же по слухам — вышел из кабинета, где хранилось завещание, весь в слезах. И с тех пор пребывал в постоянной печали, все двадцать три года своего царствования…

— И что? — с любопытством спросил Шульгин.

— Когда государь был в Японии, вы помните, его там еще саблей по голове ударили, один знаменитый прорицатель тоже предсказал ему тяжелое и мучительное царствование до возраста пятидесяти лет, а там — небывалую славу, причисление к пантеону святых и грандиозные успехи возглавляемой им державы. А как раз в пятьдесят его и расстреляли…

Шульгин усмехнулся, прикурил папиросу.

— Ну что же, нимб святого он заслужил и вскоре будет канонизирован. Ах, извините, я перебил. Продолжайте…

— Так отчего бы не предположить, — продолжил Басманов с искренней убежденностью в голосе, — что либо император Александр, человек умный и решительный, тоже, безусловно, с завещанием и японским пророчеством знакомый, либо, в крайнем случае, кто-то из старших великих князей, имеющих на него влияние, решил принять соответствующие меры… Известно также, что старший брат Николая, цесаревич Георгий, умер якобы от туберкулеза во время морского путешествия по Средиземному морю… А если не умер?

— Да-а… — протянул Шульгин, с изумлением глядя на Басманова. И непонятно было, абсурдности предположения он удивился или невероятной проницательности новоиспеченного полковника. — И у вас, значит, при введении в гипотезу данного параметра, все остальное сходится? Остроумно, весьма остроумно. Георгий не умирает, а скрывается в дебрях южной Африки, где тайно готовит материально-техническую базу для спасения династии и трона. Николая, как личность… э-э, не совсем соответствующую своему предназначению, подставляют в качестве жертвы Року… Пророчество формально сбывается, а то, что сказано о славе и процветании, относится к двум людям сразу? Николаю — нимб Великомученика, Георгию — слава спасителя России. Вы гений, Михаил Федорович! Это настолько в русских традициях, что непременно сработает! Царевичи Димитрии, старец Федор Кузьмич, а теперь — царь Георгий! Да ведь и имя-то какое, Георгий Победоносец! Все! Аксельбанты генерал-адъютанта вам теперь железно обеспечены. Да… А вот вопрос — кто из нас пятерых более всего на роль тайного царя подходит?

Басманов покачивал носком начищенного сапога с видом человека, который все понимает правильно и принимает предложенные правила.

— Георгию Александровичу сейчас должно быть пятьдесят пять. И никого из вас я, конечно, за него не принял. Ему появляться пока еще рано. А вот когда вы Москву освободите…

— Точно. Мы берем Москву, он въезжает на белом коне, коронуется и объявляет возвращение к истинно народному самодержавию времен Алексея Михайловича… Знаете, полковник, не будем сейчас вникать в скучные подробности, так оно было или не совсем так, а договоримся… Вы предположение высказали, я ответил по-английски: «No comment»… Я даже не буду брать с вас слова хранить тайну о нашем разговоре. Вы автор гипотезы, ну и поступайте с ней, как знаете. Договорились? А теперь мне пора идти, господин… — Шульгин улыбнулся двусмысленно, — ладно, пока еще полковник. Честь имею кланяться. Провожать меня не нужно. Но — готовьтесь. Как любил говорить один мой друг — не прошло еще время ужасных чудес…

Лавируя между могилами по порядочно заросшим дорожкам, — последнее время мало кто тратил силы и время на поддержание кладбища в порядке, — Шульгин подошел к стоявшей в задумчивости над вросшим в землю камнем Анне.

— Вы чем-то опечалены? Так, кроме Николая Васильевича, тут есть и еще вполне заслуживающие вашего сочувствия люди. — Шульгин хотел сказать, кто именно, и вдруг запнулся. Да и ведь вправду, чуть правее должен быть памятник Алексею Толстому, а он еще и из эмиграции не вернулся, слева — Аллилуевой, и ей жить еще двенадцать лет, остальные известные ему обитатели кладбища тоже пока не скончались или похоронены пока что в других местах. Выходит, что даже наизусть знакомое кладбище готово его подвести при неосторожном выражении. Однако вон, неподалеку, тоже памятная ему из других времен могила двух братьев-близнецов, двух подпоручиков, павших в один день в сражении при Сольдау в четырнадцатом году. Он вдруг подумал, что это скромное надгробье — неожиданное подтверждение реальности окружающего мира. Уж такую-то деталь ни один режиссер не догадался бы воссоздать специально…