Драконья гавань - Робин Хобб

Там уже Карсон стал бы неумелым и бесполезным. Но затем и эта мысль показалась Седрику капризной и недостойной — детское желание порисоваться перед тем, на кого хочется произвести впечатление. Какая разница, что думает о нем Карсон? С каких это пор его волнует мнение невежественного охотника из Дождевых чащоб?

Седрик встряхнул вонючее одеяло и накинул на плечи. Сел, обняв себя руками, и задумался.

Вокруг «Смоляного» окончательно стемнело. Капитан Лефтрин расхаживал по палубе. Ночное небо протянулось черной лентой, усеянной блестками звезд. С одной стороны от баркаса река тянулась до невидимого дальнего берега. С другой стороны маячил лес, рядом с которым судно казалось крохотным. У подножия деревьев, на узкой полоске грязи, дремали драконы. На крыше палубной надстройки, улегшись ровными рядами, словно покойники, спали хранители. Бодрствовал только Лефтрин.

Сварг должен был стоять вахту, но капитан отослал его в постель. Вся команда спала. Вода схлынула, «Смоляной» надежно зарылся на ночь носом в илистый берег, а его команда получила возможность отдохнуть. Это будет первая полная ночь сна после разлива. Всем им необходим отдых. Каждому надо выспаться.

Даже Элис. Вот почему она так рано ускользнула к себе. Она все еще измотана. Капитан заново начал медленно обходить палубу. Необходимости в этом кружении не было. Вокруг царили тишина и покой. Он мог бы уйти в каюту, лечь спать, предоставить «Смоляному» самому заботиться о себе. И никто не стал бы его винить.

Лефтрин прошел мимо двери Элис. Света из щелей не пробивалось. Без сомнения, она спит. Если бы она желала его общества, то задержалась бы за столом на камбузе. Она не стала. Исчезла сразу после ужина. Капитан надеялся, что она останется. Он прямо посмотрел в лицо этой меркнущей надежде. Это была бы первая и единственная ночь, проведенная ими вместе на борту, без Седрика, служащего для Элис напоминанием, кто она и что она такое. Лефтрин надеялся похитить эту единственную ночь из ее удачнинской жизни и присвоить себе.

Но Элис, извинившись, вышла из-за стола и удалилась к себе в каюту.

Что бы это значило?

Может быть, то, что она гораздо умнее его? Это, сказал себе капитан, он знал с самого начала. Какой умный мужчина захочет делить упряжку с женщиной глупее себя? Его Элис не из таких, и он это знает. Не только образованна, но и умна.

Но как бы ему хотелось, чтобы в эту ночь она предпочла не быть умной.

Да что же он за человек такой, если пропажа Седрика стала для него скорее облегчением, чем потерей? А тот ведь дружит с Элис с детских лет. И Лефтрин об этом знает. И хотя ему самому юноша кажется надоедливым избалованным хлыщом, Элис о нем беспокоится. Должно быть, она гадает, погиб ее друг или страдает сейчас от лишений. А он, как последняя скотина, только и думает о том, что их страж оставил пост.

Капитан завершил очередной обход палубы и на некоторое время остановился на тупоносом баке «Смоляного». Он перегнулся через фальшборт и глянул на «берег». Где-то там, в грязи, спали драконы, но их отсюда видно не было. Впереди чернел лес.

— Что ж, «Смоляной», завтра будет новый день, — обратился к кораблю Лефтрин. — Карсон вернется, так или иначе. И что тогда? Пойдем дальше?

«Конечно».

— Ты, похоже, изрядно уверен в себе.

«Я помню».

— Да, ты мне говорил. Но не так же, как оно сейчас.

«Не так. Это верно».

— Но ты считаешь, что нам следует двигаться дальше?

«У остальных нет выбора. По-моему, это самое малое, что мы можем для них сделать».

Лефтрин ничего не ответил. В задумчивости он легонько поглаживал носовой планшир. «Смоляной» был старым судном, старше других живых кораблей. Его одним из первых построили из диводрева, как тогда называли этот материал. Его не собирались делать торговым кораблем — обычный баркас, обшитый толстым слоем единственной древесины, устойчивой к едким водам реки Дождевых чащоб. По обычаю, который куда древнее и Удачного, и даже Джамелии, предок Лефтрина нарисовал на носу корабля глаза — не только для того, чтобы придать судну мудрый вид, но еще и из суеверия: мол, с глазами баркас будет буквально «присматривать» за собой в опасном пути. В те времена о диводреве знали только то, что оно прочное, тяжелое и устойчивое к кислоте. Никто не подозревал, что после смены нескольких поколений людей на борту живое судно может обрести собственное сознание. Это обнаружилось лишь тогда, когда из диводрева начали строить первые парусные корабли с носовыми фигурами.

Однако это не значило, что «Смоляной» сознания не обрел. Не значило, что его капитаны не знали и не ощущали его присутствия.

Речники из семьи Лефтрина понимали, что в их судне есть что-то особенное. В особенности те, кто вырос на его палубе, спал и играл на борту. Они чувствовали и баркас, и реку, с врожденной сноровкой водили судно и каким-то образом избегали постоянно изменяющихся мелей и невидимых топляков на дне. Им снились необычные сны, о которых они редко рассказывали кому-то, кроме других членов семьи. Это были не просто сны о реке и молчаливом скольжении по фарватеру. Им снились полеты, а порой — как они плывут в бездонном, полном голубых теней мире.

«Смоляной» пробудился, как это рано или поздно происходит со всеми живыми кораблями. Но у него не было рта, чтобы говорить, не было резных рук и человеческого лица. Он хранил молчание, но глаза его были умудренными и понимающими.

Наверно, Лефтрину следовало так все и оставить. У них все было хорошо. И с чего ему вдруг захотелось, чтобы стало еще лучше?

То бревно диводрева принесло ему и нежданную выгоду, и затруднения.

Лефтрин так тщательно все обдумал. Сократил команду до горстки, которой доверял безоговорочно. Отыскал тех, кто уже работал с диводревом, людей, известных своей честностью и плотницким ремеслом. Он копил, выторговывал, выменивал необходимые для работы инструменты. И когда все было готово, перевез их туда, где нашел и спрятал бревно диводрева.

Причем сделал это, зная, что никакое это не бревно и не древесина.

Он вытащил «Смоляного» на сушу, а затем с помощью блоков и веревок поднял в укромный заливчик, вдающийся в речной берег. В то лето он пренебрег почти всеми заказами. Диводрево требовалось на месте распилить на грубые доски и чурбаки, а затем прикрепить к «Смоляному». Баркас пришлось поднять на подпорки, чтобы рабочие получили доступ к днищу. Из-за мягкой топкой почвы у берега каждый день нужно было укреплять всю конструкцию и заново выравнивать судно.

Но когда все было закончено, «Смоляной» приобрел то, чего, как он сообщил Лефтрину, больше всего желал. Четыре мощные перепончатые лапы и длинный хвост были приделаны к корпусу судна. Теперь «Смоляной» мог пройти почти в любое место, куда захотелось бы им с капитаном.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});