Грот танцующих оленей (журнальные иллюстрации) - Клиффорд Саймак

две белые чашки.

Между досками, составлявшими стены хижины, зияли щели, на месте ссохшихся и вывалившихся сучков там и сям темнели круглые глазки, открытые во внешний мир.

— Это было ваше жилище, — сказал он. — Я не хотел причинить вам беспокойство.

— Не мое, — ответила она. — Здесь жил Гарри, но он не станет возражать.

— Обязательно надо будет поблагодарить его.

— Не получится, — сказала она. — Он мертв. Теперь эта хижина твоя.

— Я не займу ее надолго, — заверил Альден. — Я не собираюсь здесь оставаться. Мне нужно возвращаться.

Она покачала головой.

— Кто-нибудь пытался? — спросил он.

— Да. И все вернулись назад. Ты не сможешь преодолеть болото.

— Но док-то пробрался сюда.

— Док был большим, сильным и крепким. И им двигала веская причина.

— Мной тоже движет веская причина.

Она подняла руку и отбросила с глаз волосы.

— Никто не отговорит тебя от этой затеи? Ты все решил серьезно?

— Я не могу остаться, — сказал он.

— Утром, — пообещала она, — я отведу тебя к Эрику.

Дрожащий огонек свечи весело желтел в темноте, и золотая листва снова посыпалась дождем. В саду было тихо, и он выставил руки ладонями вверх. «Всего один листик, — думал он, — мне не нужно ничего больше, один листик из миллионов опадающих на землю».

Он пристально смотрел, а листья пролетали мимо и падали повсюду вокруг, но ни один из них не лег ему на руку. А потом внезапно появилось что-то — не лист, нет, бабочка, которая выпорхнула из ниоткуда, словно лист, голубая, как дымка над далекими холмами, голубая, как припахивающий дымком воздух осени.

На мгновение бабочка застыла в воздухе над его протянутыми ладонями, а потом стремительно упорхнула вверх, решительно преодолевая встречные потоки облетающей листвы — голубая пылинка в золотом море.

Он провожал ее глазами, пока она не затерялась в ветвях дерева, потом взглянул на руки и обнаружил, что на ладони что-то лежит… Но это был не лист.

То была маленькая карточка, два дюйма на три или что-то в этом роде, цвета листвы, но этот цвет происходил из какого-то внутреннего сияния, и карточка светилась скорее сама по себе, нежели отраженным светом, позволяющим человеку воспринимать цвет листвы.

Он сидел под деревом, глядя на карточку и недоумевая, как получилось, что он поймал ее, если падали вовсе не карточки, а листья. Он хорошенько рассмотрел карточку: она была не из бумаги, а картинку на ней он не мог понять.

Он сидел и разглядывал картинку, когда раздался голос матери — она звала его к ужину. Спрятав карточку в карман, он пошел в дом.

В обычных обстоятельствах магия развеялась бы, и ему никогда больше не довелось бы пережить второй такой же осенний день.

У каждого человека в жизни бывает всего один такой день, подумал Альден Стрит.

Альден спрятал карточку в карман и отправился домой ужинать, а потом — вечером, должно быть, — положил в ящик комода у себя в комнате, потому что именно там он нашел ее в ту, другую осень.

Он вынул ее из позабытого тайника и держал на ладони, и тот осенний день тридцатилетней давности вдруг всплыл в его памяти так отчетливо, что он почти ощутил свежий запах воздуха в тот предвечерний час. И бабочка тоже была в его воспоминаниях, такая же пронзительно-голубая, и он понял, что она запечатлелась в памяти столь крепко, что теперь останется с ним навсегда.

Осторожно положив карточку на место, он отправился в деревню — разыскивать агента по недвижимости, с которым разговаривал накануне.

— Но, Альден, — удивился агент, — теперь, когда вашей матушки нет в живых, вам нечего здесь делать. Вас ждет работа в Нью-Йорке. Вы сами вчера говорили.

— Я слишком долго прожил в этом доме, — сказал Альден. — И слишком глубоко врос в него корнями. Думаю, мне придется остаться. Дом не продается.

— И вы будете жить в нем один? В таком большом доме — совсем один?

— Ничего другого не остается, — пожал плечами Альден и зашагал прочь, чтобы вернуться в дом и снова вытащить карточку из ящика комода.

Он уселся и принялся разглядывать рисунок на лицевой стороне карточки — странный рисунок, совершенно не похожий ни на один из тех, что ему доводилось видеть прежде, сделанный не чернилами, не карандашом и не кисточкой. Чем, интересно, его нарисовали?

И сам рисунок… Многоконечная звезда? Свернувшийся клубком дикобраз? Или ягода колючего крыжовника, только увеличенная во много раз?

Не имело никакого значения ни то, каким способом этот рисунок был выполнен, ни то, что он мог означать, ни то, из какого странного жесткого и шелковистого материала была сделана сама карта. Важно было то, что много лет назад, еще ребенком, он уселся под деревом, протянул руку, чтобы поймать падающий лист, и вместо него поймал эту карточку.

Он поднес карточку к окну и стал смотреть на сад. Исполинское ореховое дерево стояло так же, как и в тот день, но его листва еще не стала золотой. С золотом придется подождать до первых заморозков, а они могут ударить в любой момент.

Он стоял у окна, гадая, появится ли бабочка на этот раз, или бабочки бывают только в детстве.

— Скоро наступит утро, — заметила Китти. — Я слышала птичий крик. Птицы просыпаются перед самым рассветом.

— Расскажите мне об этом месте, — попросил Альден.

— Это нечто вроде острова, — начала объяснять Китти, — не слишком большого. Всего фут или два над уровнем воды. Его окружает вода и грязь. Нас привозят сюда на вертолете и сбрасывают вниз. Еду привозят точно так же. На всех ее не хватает. На всех ничего не хватает. Связаться с ними мы не можем.

— Там люди или роботы? Я имею в виду, в вертолете.

— Не знаю. Их никто не видит. Наверное, роботы.

— Вы сказали, еды на всех не хватает.

Она покачала головой.

— Ее и не должно хватать. Это Промежуток. Нам не полагается жить. Мы ловим рыбу, собираем коренья и прочую снедь. Перебиваемся кое-как.

— И умираем, разумеется.

— Смерть приходит ко всем, — отозвалась она. — Просто к нам — немного пораньше.

Она, сгорбившись, сидела на чурбаке, служившем стулом, и в неровном мерцании свечи по ее лицу пробегали тени, от которых ее плоть казалась живой, подвижной.

— Из-за меня вы не выспались, — сказал он.

— Я могу спать, когда захочу. Я не нуждаюсь в долгом сне. И потом, когда появляется новенький…

— Новенькие здесь нечасто?

— Не так часто, как раньше. И всегда есть надежда. Каждый новенький — это надежда.

— Надежда на что?

— На то, что он может принести