Ватерлиния (сборник) - Александр Громов

Впрочем, вряд ли штрафнику стоит рассчитывать на большее. Дерись тем, что дают, и радуйся своему везению.

Повезло…

Оглядываясь назад, Филипп видел, что могло быть хуже, много хуже. Обошлось. Никто не связал вольную охоту на Лейфа с исчезновением подполковника Андерса, поэтому делом о недолгой – пока опомнившиеся коллеги, накинувшись сзади, не отобрали оружие – стрельбе в кают-компании по вопящей и прячущейся под столы мишени занялась дисциплинарная комиссия, а не трибунал, – всего лишь пятно в послужном списке, репутация озлобленного неудачника и никудышного спортсмена в глазах сослуживцев да минимум шансов на повышение в чине в ближайшие год-два.

Разумеется, в мирное время. В дни скоротечной войны доля штрафника незавидна, и Гольфстрим покажется курортом. Так что работу, пожалуй, не стоит затягивать – война начнется вот-вот. С другой стороны, возвращаться на Поплавок опасно: неизвестно, было ли покушение частной инициативой Андерса, как неизвестны и связи Лейфа. Кто он: профессионал или – слаб человек! – «добровольный» помощник, взятый Глистом за жабры? По тому, как ловко он спровоцировал стрельбу, едва заметив неудавшегося «покойника», легко предположить первое. А на деле?

Кто знает.

Ходьба вслепую по минному полю. Можно размышлять о следующем шаге – но помогут ли размышления? Сомнительно. Всей информации, что – минное поле… И неизвестно, кому жаловаться. Кто вообще осуществляет верховную власть в зоне Федерации – шишкастые шпаки или Адмиралиссимус? Должно быть, Адмиралиссимус: планета-то спорная, делимая…

Десять часов Филипп вел капсулу на север, углубляясь в Гольфстрим. Он рисковал, надеясь в случае удачи довести личный счет до пяти побед и втайне мечтая о шести. Но даже четыре – уже лучше, чем три.

Обманов в подсчете не бывает. Акустика на контрольных постах и плавбазах слушает воду, самописцы чертят линии. Взрывная волна пятикилотонного эквивалента, легко отличимая от естественных сейсмов, после точного определения координат эпицентра, служит подтверждением успеха штрафника. Уже в первый день Филипп понял, что поставить антиторпеду на самоподрыв невозможно. Не отыскав цели, она тонет, самоликвидируясь без взрыва и лишая штрафника соблазна записать на свой счет несуществующую победу.

Поколения штрафников, выбивших самую легкую добычу, выработали три тактики охоты: «укол», «проскок» и «рейд». Когда-то наиболее эффективным и безопасным считался «укол» – но теперь можно было сутками кружить у края течения, не встретив ни одной цели. До сих пор Филипп практиковал «проскок» сквозь Гольфстрим. Сегодня он выбрал «рейд».

Четвертую торпеду он расстрелял на закате, спокойно, почти с предельной дистанции. Торпеда оказалась вовсе снулая – на охотника не прореагировала никак и лишь вяло двинулась на перехват одной из трех выпущенных антиторпед, вероятно, приняв ее за цель. Перед самым гидравлическим ударом Филипп снял с головы цереброшлем: дистанция была велика, но только не долеченный Каплей идиот станет рисковать собой без надобности. Можно получить легкую контузию, а можно и оглохнуть. Были случаи.

Зато когда капсулу тряхнуло, он живо водрузил шлем на голову и посмотрел, как всплывает газовый пузырь, вспухая и дробясь при подъеме. Это и издали было красиво. Можно подсчитать, на какой площади зеленые волны океана через несколько минут суматошно вскипят и покроются пеной, а раскаленного облака не будет: глубина слишком велика, а мощность заряда мала.

«Рейд» – и этим все сказано. Долгое выманивание прячущейся ржавой смерти на себя, тысяча миль в подводном положении на стрежне Южного Гольфстрима. Вода казалась субстанцией, похожей на туман, и в этом тумане висел он, Филипп Альвело. Туман обтекал его корпус, приятно щекотал лицо, завивался вихрящимися волокнами позади головы-рубки, упруго сопротивлялся гребному винту. Час шел за часом. Целей не было. Три неистраченных буя целеуказания, полтора десятка глубинных бомб и семь антиторпед в носовом отсеке – с этим хозяйством еще можно продолжать охоту.

Филипп не стал всплывать, чтобы послать на ближайшую базу сообщение об уничтоженной торпеде – это можно было сделать и потом. Он признавался себе, что не хочет видеть поверхность океана. Там штормит, там часто резвятся смерчи, ни с того ни с сего разверзаются пасти водоворотов, мечутся под грозовыми облаками шаровые молнии. Там глупые глазастые рыбы поедают хищный криль и сами поедаются им. Там душно и неспокойно. На десятимильной глубине намного лучше.

А еще лучше на твердой земле, сказал он себе, веря в свои слова. Вернусь на Землю – поселюсь там, где вода течет только из водопровода… Найду такое место, как Одиссей. Пойду пешком с веслом на плече, пока кто-нибудь не спросит, для чего несу лопату…

Капсула бестолково вильнула, и Филипп, ругнув себя, с сожалением отключил цереброуправление. В шлеме надо думать конкретно: быстрее, медленнее, дифферент, погружение, всплытие, постановка помех, залп… Реакция глупого механизма на более сложные мысли непредсказуема, задумываться же опасно не только в Гольфстриме. Правда, штрафнику всегда есть о чем подумать, на то он и штрафник, искупающий вину. И как назло, нет под рукой книги, чтобы отвлечься, – хотя бы исторического романа про маркиза де Ренси и бензопилу, изящно выхватываемую из ножен…

– Штрафник должен был раньше думать, – сказал Филипп вслух. – Что, нет?

«Да».

– Ну то-то.

Экраны по-прежнему были пусты, если не считать муара от облаков криля. Ни одной цели не появилось на них за двенадцать часов, хотя математически вычисленное среднее время ожидания – четыре с половиной часа. Филиппу это не нравилось. Конечно, байки о кибернетической экосистеме ржавых торпед – байки и есть, вроде рассказов о Сонной субмарине, местном варианте Летучего Голландца, – таких чудес не бывает. Просто-напросто трудно ожидать, чтобы цели распределялись в Гольфстриме равномерно, а не случайно: где-то погуще, где-то пореже…

И все равно Филиппу это не нравилось. Есть и другая математика, куда более наглядная: из пяти штрафников в среднем гибнут трое.

Он вывел на монитор результаты счисления, ввел поправки и поцокал языком. Помимо риска, «рейд» имеет свои неудобства: рано или поздно кончается отведенная штрафнику полоса шириной в пять градусов долготы, и приходится поворачивать назад. Торпеда, уничтоженная в чужой полосе, будет засчитана соседу. Штрафник-альтруист встречается реже, чем льдина на экваторе.

В полдень сонар кругового обзора засек впереди нечто крупнее торпеды. Через полчаса Филипп сумел различить характерные очертания «Нырка» – короткий корпус, низкая рубка, ракетный бункер отсутствует, – и сейчас же ожил гидрофон:

– Назовитесь. – Голос был басовитый, с хрипотцой.

– Лейтенант Альвело, погранфлотилия, – отозвался Филипп. – А вы?

Ответа не было с полминуты – звук и в воде не слишком торопится.

– Капитан третьего ранга Богданов, Ударный флот. Рад встрече. Я случайно не залез в вашу зону?

– Скорее уж я в вашу, – возразил Филипп. – Вы давно определялись?

Снова долгое ожидание ответа.

– Утром.

– Я тоже. Пожалуй, самое время всплыть.

Шумы в гидрофоне. Ровный фон снизу, от Вихревого пояса, и пощелкивание криля где-то высоко над головой.

– Всплывем вместе. Вы меня видите?

– Прекрасно вижу. Не надо приближаться.

Ожидание – и хрипловатый смешок:

– Само собой.

«Нырок» легко пошел вверх. Похрустывал металл, сбрасывая оковы давления. Вот так и выявляется, где истина, а где байки, размышлял Филипп. Это вам не Сонная субмарина. Прав капитан третьего ранга, не веря мне. Прав я, не веря ему. Самая простая цель – капсула чересчур доверчивого соседа, а от замены одного слагаемого форма взрывной волны не меняется. Говорят, иные рационалисты позволяют заблудившемуся соседу сперва поохотиться в своей зоне. И почему я, дурак, отказывался верить в это прежде? Человеки же. Где мерзость, там и мы. Человечность нам нужна, как Поплавку якорь…

На поверхности плясала мелкая волна. Слепила бликами. В потоке яростного света океан исходил влажным предгрозовым зноем, дрожали густые испарения, в опрокинутом небе над южным горизонтом кривлялся перевернутый мираж, и медленно копилась на севере угольная чернота грозовых туч.

Филипп оживил навигационный комплект, привычным движением нацепил на лицо намордник фильтра, выбрался на крохотную палубу и стал ждать: два шага в одну сторону, два в другую… Дышать все равно было трудно.

Флегматичная рыба-одеяло выставила из волны треугольную башку толщиной в лист бумаги, взглянула на Филиппа плоскими глазами, убоялась и затонула. Какие-то круглые темные коробочки размером с грецкий орех торопливо всплывали из глубины – вот еще одна, и еще, а вот сразу десяток… Слышно было, как они постукивают снизу по обшивке. На всякий случай Филипп отступил поближе к люку, а непонятные коробочки все всплывали, теперь уже целыми стаями, качались мячиками на низкой волне, терлись о борта капсулы и вскоре покрыли воду сплошным колышущимся ковром – наверно, тут их были миллионы. Ничего подобного Филипп никогда не видел – однако кто может сказать, что знает все о Капле? В ней в семь тысяч раз больше воды, чем в земных океанах, а о том, что находится под Вихревым поясом, вообще ничего не известно. Капля живет своей жизнью, люди лишь норовят удержаться на ее вечно меняющейся поверхности. Во время последней войны им даже не удалось загрязнить планету радионуклидами до того, чтобы на ней стало нельзя жить. Не удалось, несмотря ни на тысячи сработавших боеголовок, ни на затапливаемое ядерное топливо, отработавшее свой срок. Фон как фон, нормальный, разве что в Гольфстриме чуть повышенный. Почти нечему гореть, выбрасывая копоть, – и вовек не дождаться ядерной зимы…