Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец - Бен Макинтайр

“нерегулярных” взглядов. Об их противоречиях было доложено высшему руководству, генерал-майору Уильяму “Дикому Биллу” Доновану, основателю и руководителю УСС.

Донован был из тех, кто любит сражаться: он воевал с Панчо Вильей в Мексике, с немцами в Первой мировой войне, с Дж. Эдгаром Гувером в ФБР и, как прокурор округа Нью-Йорк, с бутлегерами во времена сухого закона. Он выстроил свое УСС по лекалам МИ-6. Донован был героем плаща и шпаги, причем скорее в пиратском, нежели в политическом смысле. “От возбуждения он фыркал, как скаковая лошадь”, и миссии “Орудие” были идеально созвучны его “отважному, доблестному, безудержному, веселому, иногда неоправданному стремлению к приключениям и риску”. Как и Гульду, ему было плевать на политические взгляды агентов – по его словам, он бы “и Сталина нанял, если бы это помогло одержать победу над Гитлером”. Он, разумеется, не догадывался, что агенты Сталина уже задействованы в миссии “Орудие”. Донован отклонил жалобу Кейси. Миссия продолжилась.

Столь же непоколебимая (или наивная) позиция отразилась и на решении США использовать одного из самых видных немецких коммунистов в Британии в рамках совершенно секретного проекта первоочередной важности. В ноябре 1944 года, когда на горизонте уже забрезжил конец войны, военный министр США распорядился создать новое подразделение, поставив перед ним задачу оценить масштабы экономического урона, нанесенного Германии в ходе бомбардировок союзных войск, и доложить о том, насколько эта кампания истощает военное, промышленное и сельскохозяйственное производство. При выполнении этой задачи Бюро по американской стратегии бомбовых ударов применяло самые разные подходы: о последствиях разрушений можно было судить по данным разведки с воздуха, сообщениям в СМИ и даже по рациону питания мирного населения; внимательный анализ серийных номеров уничтоженных танков и самолетов помогал определить уровень производства вооружения; расписание товарных поездов тоже служило показателем экономической устойчивости. В состав Бюро входили выдающиеся умы, в том числе Ричард Рагглз, будущий профессор экономики в Гарварде, и известный либеральный экономист Джон Кеннет Гэлбрейт. Тем не менее команде исследователей отчаянно не хватало человека, который предметно разбирался в немецкой экономике и мог бы подготовить подробный статистический анализ оборонной промышленности Гитлера и других ключевых отраслей немецкой индустрии. В Лондоне был только один такой немец.

Юрген Кучински только что издал последний том своей “Истории условий труда”, подробного анализа экономики Германии с 1933 года. В сентябре он получил письмо с приглашением в американское посольство, где ему предлагали место в Бюро по американской стратегии бомбовых ударов, хорошее жалованье, элегантную американскую униформу и звание подполковника. Он попросил дать ему “время обдумать предложение”. Разумеется, это время потребовалось, чтобы оповестить обо всем Урсулу, немедленно поставившую в известность Центр: “Ответ пришел быстро. Они были заинтересованы”. Теперь у обоих – и у брата, и у сестры – было старшее офицерское звание, но в разных армиях.

Агенты “Орудия” были полуподпольными коммунистами. Юрген Кучински же заявлял о своих взглядах во всеуслышание. Даже Роджер Холлис, начальник отдела МИ-5 по борьбе с подрывной деятельностью, регулярно преуменьшавший угрозу со стороны Кучински, счел нужным направить предостережение: “Люди, пользующиеся его услугами, должны понимать, что его выводы об экономических условиях в Германии могут быть продиктованы его политическими убеждениями”.

Бюро по американской стратегии бомбовых ударов в результате соберет 208 томов исследований с подробностями о “решающем” воздействии стратегических бомбардировок союзников. Лишь пять авторов исследования, в том числе Юрген, имели доступ к полным докладам, предоставленным Рузвельту, Черчиллю и генералам Эйзенхауэру и Доновану. И Сталину. Центр заверил Урсулу, что этот массив разведданных, отражавший предельно четкую картину экономического распада Германии, попадет лично к “главнокомандующему советской армии И. В. Сталину”.

По мере приближения кровавого финала войны Урсулу затягивал изнуряющий водоворот шпионажа, хлопот о детях и домашних забот: в любой день она могла столкнуться с необходимостью обработки разведданных, полученных от отца, брата, “Тома”, “химика” и других агентов ее сети, сбором разведданных “Орудия”, развешивая попутно выстиранное белье, занимаясь мытьем посуды и изо всех сил стараясь поддерживать на плаву семейную лодку в Придорожном коттедже. Мелита Норвуд обеспечивала регулярный поток разведданных из Британской научно-исследовательской ассоциации цветных металлов, которая теперь участвовала в производстве плутониевого реактора для атомной бомбы. В письме, надиктованном своей личной помощнице мисс Норвуд, Дж. Л. Бейли убеждал правительство, что его команда будет соблюдать “строжайшую секретность, будут приняты все меры предосторожности, чтобы ни один посторонний человек не получил этой информации”. Летти также напечатала подробности совещаний “Тьюб эллойз”, сделав под копирку дополнительный экземпляр для Сони.

Миша был любознательным, умным подростком. Урсула спрашивала себя, как долго она сможет скрывать от него свои “ночные передачи”. Скрепя сердце она отправила его в школу-пансион в Истборн, убеждая себя, что так лучше для мальчика. Миша до сих пор тосковал по отцу. “Постепенно, с годами я понял, что он не вернется. Я ужасно скучал по нему. Мать почти о нем не упоминала”. Отправляясь в Лондон на встречи с “Сергеем”, Урсуле приходилось нанимать для младших детей няню. Мать Урсулы периодически приходила ей на помощь, но в сентябре Берта слегла с воспалением легких. “Что бы ни случилось, тебе нужно оставаться в больнице столько, сколько врачи сочтут нужным”, – писала Урсула. По ночам она выходила на связь с Москвой, работала до самого утра, гадая, не крадутся ли поблизости фургоны службы радиоперехвата. Любой клочок бумаги, использованный для шифровки и дешифровки, сжигался в камине. Чтобы немного разгрузиться, она отправила семилетнюю Нину в школу-пансион рядом с Эппинг-Форестом. Спустя несколько недель у девочки случился разрыв аппендикса, и, полуживую, ее срочно доставили в больницу. Три дня напролет Урсула просидела у ее койки, мучась чувством вины, и увезла дочь домой. “Я поклялась, что никогда больше никуда ее не отправлю”.

Лена, который мог бы разделить с ней двойное бремя воспитания и шпионажа, не было рядом: его наконец призвали на подготовку в Королевские ВВС. При любой возможности Урсула проезжала двадцать пять миль на велосипеде, чтобы навестить рядового-стажера ВВС Бертона в казарме, и заставала его в мрачном и подавленном состоянии. “Видеться друг с другом два раза в месяц никуда не годится”, – писала она. Его признали не годным ни к обучению летному делу, ни, как ни парадоксально, к радиооперациям. В просьбе о переводе в боевое подразделение ему также было отказано. МИ-5 негласно ставила крест на любом его прошении. Милисент Бэгот вместе со своей командой не собиралась выпускать Бертона из страны. “От Лена приходят довольно мрачные письма”, – рассказывала Урсула матери. Эти унылые послания читали и в МИ-5. “Я даю распоряжение держать его под наблюдением, – писал Шиллито, уточняя,