В осаде - Вера Кетлинская

Внезапно выстрелы захлопали совсем близко, заунывное урчание самолётов возникло над заводом. Лиза дернула Соню за рукав. Соня подумала, что сестра боится, но Лиза притянула её к раме с выбитыми стёклами, и мощный репродуктор из цеха снова донёс до них голос Сталина.

— Вороны, рядящиеся в павлиньи перья… — с иронической усмешкой сказал Сталин. И, помолчав, добавил с презрением:

— Но как бы вороны ни рядились в павлиньи перья, они не перестанут быть воронами.

Самолёт взвыл над головами, преследуемый лаем зениток, а затем ужасающий свист падающей бомбы оттеснил все другие звуки, нарастая и приближаясь прямо к тому месту, где застыли две маленькие девичьи фигурки. «Неужели именно сейчас?» — с отчаянием подумала Соня. «Вот и пришло… Но я не хочу, не хочу, не хочу!» — в смятении и ужасе беззвучно кричала Лиза, закрыв глаза.

От сильного взрыва здание цеха закачалось… но это была жизнь, это было спасение. Выпрямившись, сестры огляделись и в темноте не увидели даже места падения бомбы, только поняли, что упала она довольно далеко. Урчание самолёта всё ещё доносилось к ним. Бешено стреляли зенитки. Голубой луч взметнулся в небо и, наискось пройдя над заводом, выхватил из темноты обрывки туч, чёрный провал между ними и маленькую светящуюся палочку, похожую На стрекозу.

— Смотри, смотри! — воскликнула Соня, оправясь от пережитого страха.

— Ворон! — со злобою сказала Лиза, переводя дух.

Светящаяся палочка крутилась и увертывалась, окружённая дымками разрывов, но цепкий луч неотступно преследовал её. Второй луч, прыгнув в вышину, скрестился с первым, взяв в перекрестье самолёт. И вдруг зенитки смолкли, разом наступила тишина, и в этой грозовой тишине отчётливо прозвучали слова:

—.. неминуемая гибель гитлеровских захватчиков и их армий определяется не только моральными факторами. Существуют ещё три основных фактора, сила которых растёт изо дня в день и которые должны привести в недалёком будущем к неизбежному разгрому гитлеровского разбойничьего империализма.

— Наш! наш! — закричала Соня, теребя сестру.

Маленький истребитель знакомых очертаний прорезывал светлые полосы, отжимая немца от города, и голубые лучи помогали ему, цепко держа цель.

— Может быть, это Мика. . — сказала Лиза.

— Загорелся! — вскрикнула Соня.

Маленький истребитель дымился, в голубом луче чёрными тенями мотался дым, ломая контуры самолёта. Затем истребитель исчез из зоны света и вдруг стремительно вывалился из темноты прямо на немецкого бомбардировщика. Всё это произошло мгновенно, и сёстры восторженно ахнули, увидев, как тяжело и беспомощно падает бомбардировщик, разламываясь в воздухе. Луч света провожал его останки, прижав их где-то за пределами видимости к земле.

— А наш… господи, а наш?.. — пробормотала Соня.

В полосе света мелькнул истребитель, кувыркающийся через крыло, но прожектористы поспешно увели свет, чтобы не слепить глаза лётчику, и в темноте было слышно только громкое завывание мотора. Лётчик выделывал замысловатые фигуры, стараясь сбить огонь. А над землёю звучал голос, полный мудрого опыта и насмешливого самообладания:

— Ссылаются на Наполеона, уверяя, что Гитлер действует, как Наполеон, и что он во всём походит на Наполеона. Но, во-первых, не следовало бы забывать при этом о судьбе Наполеона. А во-вторых, Гитлер походит на Наполеона не больше, чем котёнок на льва…

Далеко, в Москве, шумно рукоплескали. Здесь, в черноте боевой ночи, в шум рукоплесканий вплетался завывающий гул истребителя, выдерживающего в вышине лихорадочную битву с огнём. И казалось, люди в Москве, приветствуя спокойное мужество вождя, одновременно рукоплещут и подвигу вот этого одинокого лётчика.

— Слушай, Соня, — вдруг взволнованно позвала Лиза и обняла сестру. — Вот мы слушаем Сталина… И я ему верю — понимаешь? — во всём. Победа будет, — убеждённо сказала она. И с удивлением повторила: — Будет.

— Ну, конечно! — откликнулась Соня. — Я тебе всегда говорила!

Лиза печально усмехнулась.

— Ты не понимаешь, Соня. Ты не так понимаешь. У тебя все легко. А будет трудно. Но я вот слушала… И поверила… И подумала: наша смерть — это не так много в конечном большом счёте.

— Фу, ты! — отмахнулась Соня. — Вечно у тебя за упокой получается! Прямо уши вянут… Ой, да мне пора! — спохватилась она и побежала к лесенке, уже на ходу крича: — До свиданья, сестрёнка! Если мой лейтенант не обманет, завтра домой прибегу!.. Обкрутила я его, шёлковый стал!

Коротко пропел рожок отбоя. Лиза села на верхней ступеньке лестницы, чтобы дослушать речь Сталина, и с досадой отогнала смутные надежды, рождённые упрёком сестры. Нет самоотрешение правильно, нам не выжить… Но вот сегодня стало очень ясно, что немцам — конец, неминуемый конец. А тогда и умирать легче. Легче?.. Да разве я боюсь смерти? Разве я дорожу своей жизнью? Воспоминание о недавно пережитом ужасе шевельнулось в её мозгу, но она постаралась объяснить его невыносимым свистом приближающейся бомбы. Нет, нет, она ничего не боится, она смотрит навстречу неизбежному открытыми и равнодушными глазами.

—.. Только выполнив эту задачу и разгромив немецких захватчиков, мы можем добиться длительного и справедливого мира, — говорил Сталин.

Мир?.. Длительный и справедливый мир?.. Лиза встала и вернулась в темноту, на холод ветреной ночи, возбуждённая противоречивыми желаниями и возмущённая непрошеной, прорвавшейся сквозь все запреты ума, настойчивой жаждой жизни — дожить, дожить до мира, пусть в одиночестве, пусть в горе, но всё-таки дожить…

5

После ночи, полной огня и грохота, настало праздничное утро с удивительной, неправдоподобной тишиной. В любой точке города в любую минуту мог разорваться дальнобойный снаряд — но немецкие батареи сегодня молчали. В нескольких минутах полёта от Ленинграда, на ближних аэродромах базировались немецкие самолёты — но они не поднимались в воздух. Тишина стояла в городе — невоенная и непраздничная, настороженно-внимательная тишина.

Впервые не было народных демонстраций, переклички оркестров и хоров, нарядной толпы на улицах и иллюминации на Неве. Кораблей было даже больше, чем бывало раньше в этот день, но они прижимались к набережным, затаившиеся, тёмные, с поднятыми к небу тонкими стволами зениток, и над всегда щегольскими палубами уродливо громоздились маскировочные сети и бутафорские фанерные домики с намалёванными на них голубыми окнами. Высоко над пустынными улицами, на всех городских вышках, стояли мужчины и женщины в касках, озирая горизонт воспаленными от ветра глазами.

И всё-таки праздник был праздником — пожалуй, даже особо торжественным, потому что в лютой борьбе с немцами люди отвели от себя страшнейшую угрозу порабощения и смогли поднять над своими баррикадами и бойницами всё те же славные красные флаги. И потому, что верное из верных слово Сталина вошло в души, согревая и проясняя их. И ещё потому, что не знающие блокады радиоволны принесли в Ленинград отзвуки самого желанного из парадов — парада советских войск на Красной площади, у стен Кремля, перед Ленинским священным мавзолеем, и с гранитной трибуны мавзолея снова говорил Сталин.

«Не так страшен чорт, как его малюют» — крылатое слово и впрямь летело из уст в уста.

Весь день стояла над городом тишина. И утомленные горожане, даже не зная всех усилий артиллеристов и лётчиков, оградивших их сегодняшний покой, были убеждены в том, что тишину создала сила. И чувствовали эту упрямую силу сопротивления и в других, и в себе.

В этот день в Доме малюток состоялся детский праздник, который Анна Константиновна со страстью готовила в течение нескольких недель. Постороннему человеку могло бы показаться, что и готовить тут нечего — эко дело, спеть ребятам несколько песенок и показать им немудреное кукольное представление! Но для Анны Константиновны за непринуждённой простотой праздника скрывался тяжёлый труд, волнения и страхи. Надо было уговорить нянь и сестёр разучивать песенки под бомбёжками так же, как они это делали до войны. Надо было проводить с ними спевки, научить их управлять из-за ширмы куклами и говорить за кукол на разные голоса, надо было самой мастерить кукол, вырезывать и клеить флажки. Столяр ушёл в народное ополчение, так что и сколачивать ширму пришлось самой. У няни, которая лучше всех пела и играла с ребятами, за два дня до праздника погиб под Колпином муж, и надо было уговорить её всё-таки петь и танцевать с детьми… Дети тоже познали и горе, и смерть близких, радость была нужна им, как лекарство.

Ещё засветло покинув Дом малюток, Анна Константиновна чувствовала себя и усталой, и счастливой, и опустошённой тем, что все волнения и заботы, связанные с праздником, остались позади.

На трамвайной остановке она с тревогой осмотрелась, не зря ли ждёт. За последние месяцы ей частенько приходилось итти домой пешком, а до дому было шесть километров. Но сегодня почти сразу же подкатил трамвай, разукрашенный праздничными лозунгами, и в вагоне ей удалось сесть, что было уже совсем хорошо. Анна Константиновна с наслаждением вытянула ноги и развернула газету.