Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

якобы необходимые для проживания в двух столицах[999].

Гульнара Алиева вспоминала улицы Москвы, преобразившиеся в годы перестройки. Группы мотоциклистов, банды, одетые в военную форму, и панк-рокеры заявляли о своем присутствии возле «обычных» горожан в 1986–1987 гг.[1000]. Санатбаев напомнил о новизне уличных акций протеста против той или иной местной или государственной политики. Донна Бари утверждала, что молодежь эпохи перестройки, особенно более образованная, все меньше доверяла государству и бросала вызов желанию Горбачева диктовать темпы реформ[1001]. Этери Гугушвили, наряду с другими вновь прибывшими, отметила усиление вестернизации культуры в Москве, затрагивавшей все – от моды и других товаров народного потребления до автомобилей. Кульминацией этого стало открытие «Макдоналдса» на Пушкинской площади и многочасовые очереди, чтобы попасть туда, в 1990 г.

В большинстве рассказов доминировали воспоминания о развивающейся экономической ситуации перестройки. Взлет Горбачева и его политики пришелся на непростое время в Москве, когда произошли сотни арестов в торговых организациях, особенно в пищевой промышленности[1002]. Советских чиновников обвиняли в том, что они перенаправляли товары, предназначенные для продуктовых магазинов столицы и других северных городов, партийным лидерам, богатым покровителям и на уличные рынки, где они продавались по гораздо более высоким ценам. Подсудимые утверждали, что их поведение предвещало рыночную экономику, предусмотренную перестройкой; остальные чиновники и московские партийные лидеры выражали недовольство новыми начальниками, привезенными из провинции[1003]. В августе 1986 г., когда полки продовольственных магазинов практически опустели, ЦК КПСС направил своим кыргызским коллегам требование об улучшении обеспечения населения Ленинграда и Москвы «фруктами, овощами и картофелем в кратчайшие сроки»[1004]. Кыргызский ЦК распорядился перенаправить имеющиеся удобрения и технику на фермы, которые снабжали два города. Он обязался поднять закупочные цены и обеспечить грузовики, чтобы доставлять товары на Север. Поезда с продовольствием для Ленинграда и Москвы должны были получить право первоочередного проезда по железной дороге. Лидеры Кыргызстана, возможно, надеялись, что помощь в преодолении этого кризиса поможет им привлечь больше внимания к нуждам республики.

Мирлан Мусабеков отметил, что более высокие цены от продажи продуктов питания в Москве частным образом дали жителям его южного кыргызского села возможность получить значительную прибыль. Он и двое других работников из его колхоза начали вывозить продукты питания на Север, перевозя от десяти до ста тонн за один раз для продажи на крупных продуктовых базах. Мусабеков изучил рынок, чтобы начать выращивать «фермерские» товары, которые приносили бы более высокую прибыль. Москвичам особенно понравился редис, выращенный на его ферме, поскольку он «полезен для печени»[1005]. Мусабеков решил время от времени останавливаться в Москве между поставками своего хозяйства и продавать мед. Его разочаровали только продажи дынь. Качественные дыни стоили дорого, но Мусабекова раздражали покупатели, которые просили купить только один ломтик, что в Средней Азии сочли бы оскорбительным. Центр и периферия, формальная и все еще неформальная экономика объединились для обеспечения привилегированных Ленинграда и Москвы, но таким образом, что принесли конкретные выгоды отдельным гражданам южных республик.

Вездесущий рынок и уличные продажи продуктов стали главным воспоминанием Дины Атаниязовой о перестройке. Она знала от новых студентов из своего общежитиях и от семьи на Северном Кавказе, что жизнь на периферии ухудшается с 1987 г. Мусабеков отметил растущую напряженность на складах и рынках между новичками, такими как он, и другими кавказскими и среднеазиатскими торговцами, которые занимали лучшие торговые площади с конца 1970-х и до начала 1980-х гг. Новые возможности появились в связи с серией указов 1986–1988 гг., которые разрешили индивидуальную розничную продажу государственным предприятиям[1006]. Эркин Бакчиев был в числе множества новых предпринимателей, которые заключали сделки, чтобы либо продать кавказские или среднеазиатские товары в ленинградских или московских магазинах, либо купить излишки продукции оптом и отправить на Юг. Многие москвичи оценили появившиеся в середине перестройки магазины, где продавались свежие фрукты, овощи и мясо, а также консервы, часто импортные, но в два-три раза дороже, чем в государственных магазинах[1007]. Торговая деятельность расширилась до сделок с квартирами, которые тогда еще неофициально могли быть куплены и проданы[1008]. Азербайджанцы закрепились на Измайловском рынке Москвы. По словам Арифа Юнусова, они торговали автомобилями и наркотиками, используя в качестве баз рестораны «Арагви» и «Узбекистан»[1009]. Образ азербайджанца эволюционировал: из неотесанного торговца он превратился в темную и опасную фигуру. Шухрат Казбеков, узбекский фигурист, замечал: «Конфликты с азербайджанцами были всегда. Они невежливы. Они также не особо культурные. <…> Они пришли сюда и захватили рынки [в перестройку], и их отношения с русскими да и с другими национальностями стали еще хуже. Они ведут себя плохо, ведут себя так, будто им принадлежит все»[1010].

Национальная мобилизация, следовавшая за экономическими проблемами как доминантой периода перестройки, изменила настроение и состав населения Ленинграда и Москвы, хотя эти города были избавлены от кровавых акций, разразившихся на периферии СССР. Ножевые ранения, о которых вспоминала Алиева, действительно оказались единичным случаем в столице. Рафаэль Восканян хвалил политику гласности за то, что она позволила национальным группам изучать свое происхождение и культуру за пределами СССР. В 1987 г. в Москве появилась татарская организация «Нур», а в 1989 г. в Ленинграде открылся Татарский культурный центр; этнические общины в обоих городах теперь могли проводить «национальные» мероприятия в государственных культурных центрах[1011]. Открытость по отношению к религии, центральная черта гласности, проявилась в увеличении числа мусульман, молившихся в Московской мечети, что побудило ее имама обратиться к городским властям с ходатайством об увеличении штата[1012].

Советские СМИ обсуждали различные аспекты и последствия национальной идентификации во все более открытой манере эпохи гласности. Газета «Аргументы и факты», имевшая в конце 1980-х гг. 30-миллионный тираж, провела в 1988 г. телефонный опрос москвичей о том, сохранять ли в советских паспортах «пятую графу», обозначающую национальность[1013]. Разве графа, отсутствующая в паспортах других стран Европы, отделяла СССР от Запада и разделяла советских граждан? Большинство респондентов, 60,4 %, высказались за сохранение графы, и лишь 26,7 % – против. Одни утверждали, что потеря пятой графы ставит под угрозу практические преимущества национальности (прежде всего «титульной» национальности в их республиках). Однако гордость и чувство принадлежности к национальному сообществу были самым большим препятствием для любых предлагаемых изменений. Советские граждане хотели, чтобы их считали равными, но не одинаковыми. Удаление графы создало бы путаницу в повседневных встречах с милицией и чиновниками в обществе, где национальность была важнейшим организующим принципом. Однако меньшинство называло графу «агрессивно-шовинистической и откровенно недружественной»[1014].

Газета также задавала более широкие вопросы о национальной идентификации и отношениях. Немногие респонденты – всего 9 %