Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

благодарит богов, что абаддонам все еще не позволили избираться в парламент, этот полумертвец быстро бы его обскакал.

В ответ она лишь беззвучно жмет палец с крупным перстнем к губам, привлеченная вновь зазвучавшим со сцены голосом.

— Так что же, мессир Рагнемард, по-вашему, абаддоны не боятся заключения?

Тот не отвечает, лишь вновь поджимает губы.

— Мы боимся заключения едва ли не больше смерти, — видя бессилие своего противника, многие на его месте вряд ли сдержали бы злорадство, но Амрих Вит предельно серьезен, — потому что мы все помним и передаем тем, кто пришел после нас, потому что все это — часть нашего наследия и нашего пути вперед. В нашей истории мы, порой, творили ужасные вещи, под гнетом ли обстоятельств или по своему желанию, и мы не отвергаем их, не вымарываем неугодные страницы белым, чтобы поскорее забыть самим и заставить забыть других. Я не защищаю никого из преступников прошлого, не оправдываю их действий и сожалею о всех, кто погиб по их вине, но, мессиры и моны, ведь именно Бунт стал тем, что заставило ваших предков наконец-то услышать наши голоса и прислушаться к ним. Мы сожалеем о тех из нас, кто пал на пути к этому, но помним, что их тела прокладывали нам этот самый путь, благодаря ним мы живы и мы знаем, что их смерти не были напрасны. Все они вели нас к тому, что наши жизни изменились и продолжали меняться вплоть до сегодняшнего дня, мораторий на смертную казнь для абаддонов стал нашим последним достижением, и мы не позволим обществу сделать шаг назад, перечеркнув то, для чего мы работали так долго и отдавали так много. И мы продолжим устраивать демонстрации в защиту девочки, которую мессир Рагнемард и ему подобные столь яростно желают казнить во имя возвращения к прошлому строю. Мы не позволим нашему миру вернуться к временам, когда люди могли убивать нас и делать что им вздумается лишь из-за того, кто мы есть, а мы не видели иного выхода для защиты, кроме как вредить им в ответ. И мы желаем, чтобы вы не просто позволяли нам говорить, пока сами вы принимаете окончательные решения, но и чтобы вы слушали нас, позволяли нам самим решать за себя.

Амрих Вит выходит из-за своей трибуны и подходит к краю сцены. На его раскрасневшемся лице, в свете многочисленных ламп, блестит пот.

— Я получил это лишь в порядке исключения для абаддона — вас, важнейших людей и простых людей Делориана, слушающих и слышащих меня, я получил даже честь выступить перед самой императрицей, и, ради всех подобных мне, живых и уже погибших, я хочу сказать следующее. Вы долго сопротивлялись, но, все же, после появления парламента, позволили служителям Тары не только отдавать свои голоса, но и самим избираться в него наравне с теми, кто служит Тару. Вы перестали считать, что им нечего сказать в политике и их призвание в чем-то ином, вы перестали столь рьяно ограничивать их жизни. Вы уже позволили голосовать и нам, но голосовать лишь за тех, кто вместо нас принимает решения, касающиеся наших жизней, но кто не является одним из нас, кто никогда не жил подобно нам. Нашим голосом не должны говорить те, кого желаете видеть говорящими вы, нашим голосом можем и должны говорить только мы сами, и этот голос должны слушать, потому что мы — это те, кто рождается и живет в Делориане, среди вас, мы работаем на ваших работах и платим налоги в казну, потому что Делориан — это и наша страна, в которой мы желаем жить, как все прочие. Поэтому я смею просить у вас, Ваше Императорское Величество, сколь долго ваш голос — главный голос нашей империи, разрешения выдвинуть свою кандидатуру на грядущих выборах в парламент мне и прочим абаддонам. Будьте верной последовательницей того, что начал император Рихард, позвольте восторжествовать справедливости и позвольте нам, наконец, стать теми гражданами, которыми мы и должны быть.

* * *

Каллен пробирается в сторону выхода вдоль стены приемного зала, куда его вынесла толпа, разом сорвавшаяся со своих мест, стоило только выступавшим покинуть сцену. Он уклоняется от уже сбившихся в кучки людей и тех, кто был для него особенно опасен — одиночек, выискивающих, с кем бы поскорее обсудить все услышанное и увиденное. Совсем молодая девушка, будто в клетку запертая между двумя громко и до крайности эмоционально дискутирующими людьми заметно старше себя — женщиной, держащей ее под руку, и мужчиной с проседью в густых волосах — робко улыбается ему, словно надеется, что, как доблестный рыцарь, он спасет ее из столь незавидного положения, но он лишь чуть рассеянно улыбается ей в ответ и проходит дальше.

На улице уже стемнело, и от света многочисленных ламп, горящих разом, в первые секунды после полутьмы слезятся глаза. Зал покидают последние зрители, перетекая в новое место сбора, и помещение, еще совсем недавно казавшееся весьма просторным, окончательно утопает в людях и тяжелой мешанине из пыли и всех возможных видов духов.

Проскальзывая между облаченными в парчу и бархат фигурами, Каллен не удерживается от того, чтобы не оставить без внимания картины, расположившиеся между огромными витражными окнами. Конечно же, никаких подлинников, тщательно охранявшихся в куда лучше предназначенных для этого местах, но на качественные репродукции, не всегда легко отличимые от бесценных оригиналов, императорский род не скупился. Пожар, в свое время погубивший старый дворец вместе с без особой защиты выставленными там произведениями искусства, научил их многому. Каллен останавливается перед портретом еще совсем молодой женщины, за спиной которой художник с любовной тщательностью выписал крупное серое знамя с черным драконом на нем, а еще раньше него рука швеи — тонкие серебряные языки пламени по краю рукавов и ворота платья, полностью закрывающего шею. Из-за трагедии, подробности которой никогда не разглашались, еще в детстве императрица Ленора получила жуткие ожоги, покрывавшие, по слухам, почти треть тела и навсегда лишившие ее шанса обнажить на людях не только часть груди или спины, но и шею. После того же случая двигать левой рукой ей было куда как труднее чем здоровой правой. Даже на этом портрете смоляные локоны императрицы, обрезанные выше плеч, глубоко зачесаны на пострадавшую сторону, чтобы скрыть то, чего уже не мог спрятать никакой воротник. Помимо своих политических заслуг, для истории она запомнилась и введением в делорианскую моду именно такого фасона платья и именно такой длины волос, после ее восхождения на трон спешно подхваченных столичными модницами, прежде