О богах, шакалах и детях - Юлия Жукова

Вот так и проходит вечер. Азамат читает хорошо, практически рассказывает, он ведь наизусть знает почти все сказки. Мы с Киром разбираем кудель. Алэк сидит у папы на ручках и теребит его косу, успокоенный глубоким уверенным голосом. На Кира это всё тоже действует умиротворяюще. Он не хмурится, иногда даже улыбается и хихикает, если сказка смешная. И я уже начинаю надеяться, что, может быть, всё у нас будет хорошо.

На ночь мы выставляем Хосу банку сливок, под которой кладём сварганенное Азаматом устройство с диктофоном: берёшь банку, диктофон начинает говорить записанное. А записали мы приглашение сходить завтра вечером на ферму вместе — всё равно за едой надо, фермер-то до нас по такому снегу сам не доедет.

Я пытаюсь подбить Азамата на что-нибудь интересное в постели, но он признаётся, что сегодня не в духе для экспериментов, и мы ограничиваемся стандартной программой, что, впрочем, совсем не плохо, особенно если учесть, что Азамат действительно перестал меня стесняться и даже получает удовольствие, когда я в порыве чувств принимаюсь ему рассказывать, какой он симпатяшка.

Днём Азамат с Киром снова маются. Ребёнок стабильно отказывается заниматься чем угодно вообще, а Азамат всё придумывает новые и новые способы продуктивного времяпрепровождения.

— Ну а что, что ты собираешься делать? — кипятится Азамат после того, как ребёнок категорически заявляет, что не собирается играть в бродилку на буке, и в лес с Азаматом тоже не пойдёт.

Кир снова пожимает одним плечом, глядя в сторону.

— Отлично, — фыркает Азамат. — Очень содержательно. Ну сиди ковыряй в носу, раз так. А я пойду гулять.

— Ты охотиться? — спрашиваю.

— Нет, так просто, проветриться, — немного успокаивается он.

— Возьми Алэка выгуляй.

— Ты сама-то не хочешь сходить?

Я задумываюсь. Оставлять Кира одного неохота, да и в лесу в это время года ничего интересного нет.

— Сегодня не хочу, — говорю. — Мне на лыжах лень, а тебе надо побегать, спустить пар.

Азамат кивает, подвешивает на себя мелкого и уходит. Я достаю те нитки, что вчера успели распутать, сажусь на диван, ставлю в буке передачку про животных…

— Помочь? — осторожно спрашивает Кир.

Я рассматриваю своё барахло, пытаясь придумать, в чём мне можно помочь. Для вязания мне больше ничего не нужно, разве что попросить его мне материалы для гобелена заготовить, шарфик-то не на века меня займёт.

— На вот, намотай нитки на челнок, — говорю.

Кир охотно берёт у меня деревяшки и клубки и принимается мотать, но притормаживает.

— Тут один челнок с заусенцем. Хотите я ошкурю?

— Какие ты слова знаешь, оказывается, — хихикаю я. — Я думала ты только умеешь говорить "нет" и ругаться.

Кир слегка краснеет.

— Ну ошкурь, ошкурь, — разрешаю. — Можешь и вот эти три тоже обработать, они совсем шершавые, я потому ими не пользуюсь.

Кир бежит в чулан, роется там, потом возвращается с наждачкой и рулоном обёрточной бумаги, которую расстилает на ковре, чтобы не напылить. И садится шкурить.

Со временем он всё чаще заглядывает в мой бук, где показывают что-то про лягушек.

— А какой это язык? — спрашивает он. Точнее, он-то спрашивает, какой это "диалект" или "говор", имея в виду региональные варианты муданжского.

— Это всеобщий, — говорю. — На нём говорят на других планетах.

— И вы его понимаете?

— Ага.

— Ух ты, — Кир смотрит на меня с восхищением.

— Азамат тоже его понимает, — говорю.

— Ну, он-то ясно, — протягивает Кир.

— Почему ясно?

— Ну так он мужчина, да ещё Император, конечно он всё знает!

— Со знаниями не рождаются, — говорю. — Он в своё время много учился, чтобы много знать. Конечно, для этого нужен ум и терпение, но в принципе никто не мешает тебе выучить столько же.

— Я же не смогу понимать этот всеобщий, — пожимает плечами ребёнок.

— Это ещё почему? — удивляюсь я.

— Так я безродный.

— Был. Теперь ты очень даже родной. Да и вообще это не важно.

— И имя у меня глухое, — гнёт свою линию Кир.

— Это вообще ни при чём, вон Тирбиш прекрасно говорит на всеобщем языке.

Кир с подозрением косится на меня.

— Да?

— Конечно. Этому же учат не в школе, а в клубе.

Может, так ему понятнее.

— Но… я ведь не могу ходить в клуб…

— Кто тебе сказал? — поражаюсь я. — Конечно можешь!

— Да-а? А почему тогда отец сам хотел меня учить?

— Он думал, что у него выйдет лучше, чем в клубе, — пожимаю плечами. — И вообще он хотел проводить с тобой время. Но если ты хочешь в клуб, пожалуйста, иди. Вот вернёмся в столицу, там и выберешь. Я знаю, что Старейшина Асундул клуб ведёт.

— Не надо Старейшин, — быстро говорит Кир.

— Ах да, прости, забыла, что ты их не любишь. Ну, посмотрим, наверняка найдётся подходящий клуб, их в столице сотни.

Кир задумчиво кивает и снова упяливается в бук.

— А про что там говорят?

— Рассказывают, как разные лягушки защищаются от хищников, — отвечаю.

Кир некоторое время вслушивается, даже шкурить прекратил.

— А в этом языке, — говорит он, используя на сей раз правильное слово, — есть буквы?

— Есть, — киваю. — Только они не такие, как в муданжском.

— Заново учить придётся? — уточняет Кир, но без отвращения.

— Ага. Но их меньше.

— А слова там есть?

— А как же!

Кир ещё немножко слушает, потом вздыхает и устраивается поудобнее, чтобы шкурить дальше. Я лезу в бук и подключаю муданжские субтитры к передаче. За это следует благодарить команду книжников Унгуца, стремительно переводящую на муданжский избранные тексты земной культуры. Их представления о важнейших текстах не совсем совпадает с моим, но тоже имеют под собой основание — они начали с книг и фильмов об образовании и устройстве Земли, плавно перейдя на биологию и географию, поскольку считают, что планета и её "природное население" (то есть, растения, звери и боги) определяют человеческую культуру.

— Вот, — говорю, — теперь внизу будет написано, что они там говорят.

Кир впивается взглядом в экран со всем вниманием, на какое способен подросток. Челноки забыты, но я не внакладе. С нужной скоростью ребёнку читать тяжело, но он очень старается, глаза так и бегают туда-сюда, аж рот приоткрыл от усердия.

Через две передачи и связав несколько сантиметров, я решаю, что ребёнку пора отдохнуть и останавливаю плейлист.

— Пойдём обед готовить, — говорю.

Кир нехотя отрывается и трёт глаза. Ещё бы, два часа сабы читать.

Мы в атмосфере дружеской тишины режем и варим суп, запекаем мясной рулет и жарим гречку — после визита маменьки осталось несколько пачек, и Азамат неожиданно проникся нежностью к гречке, жареной на бараньем жиру с луком. Она так пахнет бараном, что Кир явно считает её мясом и выпрашивает у меня пару ложек до обеда.

— Давай теперь делать какой-нибудь сладкий пирог. Ты с чем хочешь?

Кир хмурится и внезапно делает ровно такое выражение лица, как когда Азамат ему предлагает поиграть. Здрасьте-приехали.

— Ни с чем.

— Значит, будет без ничего, — пожимаю плечами. — В крайней тумбочке стоит мешок с мукой, начерпай оттуда два стакана.

Кир лезет в мешок и косится на меня.

— Это не мука, тут что-то белое.

— Это мука, только не ячменная, а из пшеницы. Она у вас на Муданге не растёт, я её с другой планеты заказываю.

— Мука с другой планеты? — поражается Кир и принимается хохотать. — Вы бы ещё траву оттуда привезли! Или шишки!

— Ладно-ладно, — хмыкаю. — Не пробовал ещё ничего из неё, а смеёшься.

Кир начерпывает мне два стакана и под детальным руководством просеивает их сквозь сито. Мне-то обычно лень, но раз есть рабочие руки… Я замешиваю тесто и предоставляю Киру его разминать. Потом скатываю в колбаску, режу и показываю, как раскатывать. А потом сижу в кресле и любуюсь, как он старательно творит чудеса скалкой — у меня так ровно никогда в жизни не выйдет.

— Ну вот, — говорю, когда образуется целый стол заготовок. — Теперь мажем маслом, посыпаем сахаром, скручиваем, складываем, режем — и в духовку.

Кир с упоением делает плюшки, как будто это не булочки съел-и-нету, а скульптура на века. Смазывает так, чтобы масло не заходило за край, чтобы всё хорошо прилипло куда надо, режет ровно посередине, разворачивает сердечком, ещё с боков прижимает немножко, чтобы пошире вышло. Короче, дорвался человек до креатива. Плюшки в этом смысле дело благодарное, я тоже в детстве любила их лепить.

Когда два противня загружены в духовку, ребёнок даже немного расстраивается, что такое интересное занятие кончилось.

К обеду подтягивается Азамат с голодным Алэком, так что я ухожу кормить мелкого, а когда возвращаюсь, у нас всё по-прежнему. Кир мрачно сидит в углу, Азамат пытается рассказывать, каких зверей видел в лесу, но ребёнок упорно всем своим видом показывает, что ему не интересно. Зато хотя бы он ест свои плюшки. Не то чтобы я считала, что сладкое и хлебное необходимо для ребёнка, но ведь странно, что вчера он так категорически отказался, да и сегодня был не в восторге от мысли о пироге. Какая такая травма детства может быть связана с выпечкой?