Наследницы - Элизабет Адлер

Алекс снова сел за письменный стол, чтобы посмотреть расчеты, подготовленные для него помощником, но его взгляд то и дело возвращался к маленькому садику Моне, стоявшему на позолоченном мольберте на его столе, а мысли — в прошлое, о котором ему не хотелось думать. По крайней мере сейчас.

Откинувшись во вращающемся кресле, Алекс вздохнул, лениво потянулся, сомкнув руки за головой, крутанулся в кресле к большому окну, за которым виднелись верхушки освещенных солнцем платанов и голубое небо. Плохо, что он не может ясно мыслить. Ему надо прогуляться, проветрить голову, возможно, посмотреть, какие произведения искусства предлагают дилеры на Бонд-стрит. Ему надо собраться с мыслями.

Алекс вызвал Ставроса, сказал ему, что отлучится на час или два, поправил итальянский шелковый галстук в полоску, надел пиджак и легко сбежал по широкой, покрытой голубой дорожкой лестнице старинного особняка эпохи Регентства, в котором размещались его многочисленные офисы.

Через Пиккадилли Алекс вышел на Олд-Бонд-стрит, останавливаясь то здесь, то там, чтобы осмотреть витрины дорогих художественных магазинов. Он дошел до Кларджес-стрит, когда светловолосая молодая женщина, вынырнув из-за угла, налетела на него. Ее маленькая шелковая шляпка слетела с головы и угодила прямо под колеса проезжавшего мимо такси, а ее сумочка упала на землю, раскрылась, и из нее высыпались губная помада, компактная пудра, записная книжка, шариковые ручки, расческа и монеты.

— Ханичайл! — воскликнул Алекс, рассмеявшись. Он чувствовал себя так, словно его сон стал явью: он держал Ханичайл в своих объятиях.

— О! — выдохнула она, вздрогнув и взглянув Алексу в глаза. — Ох, Алекс.

От ее голоса сердце у него перевернулось.

— Куда ты так торопишься?

На какое-то время она остолбенела, словно забыв, куда она бежала.

— В парикмахерскую. Я опаздываю и поэтому бежала. Мне просто повезло, что я налетела на тебя, а не на кого-то другого.

— Боюсь, что твоей шляпке совсем не повезло. — Они оба посмотрели на расплющенную под колесами шляпку и, нагнувшись, стали, смеясь, подбирать содержимое сумочки.

Алекс поднял шляпку и протянул ее Ханичайл.

— Она подлежит восстановлению? Или вся жизнь из-за нее разбита?

Она снова рассмеялась звонким радостным смехом, заставившим его улыбнуться.

— Боюсь, что она безнадежна, как любит выражаться Лаура. Но это не имеет значения: я ненавижу носить шляпки и делаю это только потому, что тетя Софи говорит «так полагается», а я подчиняюсь ей.

Они стояли, глядя друг на друга, и улыбались. На ней было гиацинтово-голубое летнее платье под цвет глаз, белые сандалии на ремешках и маленькие белые перчатки. Короткие, до плеч, волосы цвета пшеницы сверкали на солнце и, по мнению Алекса, не нуждались в услугах парикмахера. Она была само совершенство.

— Я бы пригласил тебя на ленч, — сказал Алекс, хотя отлично понимал, что говорить этого не следует, — но ты ведь спешишь к своему парикмахеру.

— Я бы предпочла провести время с тобой, — честно ответила Ханичайл, глядя на него бездонными голубыми глазами.

— Тогда пошли.

Взяв Ханичайл за руку, Алекс подозвал такси с чувством человека, который сжигает за собой все мосты, открыл дверцу и, сказав таксисту: «В Беркли, пожалуйста», сел рядом с ней.

Они сидели, не сводя друг с друга глаз и улыбаясь.

— Ты только посмотри, как мы довольны друг другом, — сказал Алекс. — Словно два школьника, прогуливающие урок. Я должен быть на работе, а ты в парикмахерской. Кажется, солнце ударило нам в головы.

— Это просто судьба. — Продолжая улыбаться, Ханичайл посмотрела на Алекса, слегка склонив голову набок. — Разве ты не веришь в судьбу, Алекс?

— Только в дни, подобные этому, — ответил он, глядя ей в глаза.

Такси пробилось сквозь интенсивное дорожное движение и подкатило к Беркли. Швейцар поспешил открыть дверь.

— Добрый день, мисс Маунтджой, — сказал он с приятной улыбкой на лице.

— Добрый, Джозеф. Как ваша жена? Надеюсь, что ей стало лучше?

На лице Алекса появилась улыбка, когда он вспомнил неуклюжую, все время смущающуюся девушку, с которой всего несколько месяцев назад познакомился на лайнере. Сейчас она была созревшая и очень красивая молодая женщина, которую швейцар самой известной в Лондоне гостиницы приветствовал, называя по имени, — вместо того чтобы приветствовать его. Он терпеливо ждал, пока Ханичайл выясняла подробности выздоровления жены Джозефа.

— Я так рада, что ей стало лучше, — сказала она наконец. — Должно быть, вы очень волновались за нее, — добавила она, и Алекс понимал, что она говорит искренне.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты прекрасная молодая женщина? — спросил он, когда они вошли в ресторан и сели за угловой столик у окна.

— Только ты, — ответила Ханичайл, улыбаясь, а затем добавила: — И лорд Маунтджой.

— Ты, кажется, очень любишь его?

— Конечно, люблю. Он выпускает колючки, чтобы держать тебя на расстоянии, но это только для того, чтобы скрыть свое одиночество. Мне кажется, он так долго был один, что уже и не знает, как вести себя с другими людьми.

— Как это тебе удается быть такой мудрой в столь юном возрасте? — удивленно спросил Алекс.

— Не мудрой, — ответила Ханичайл. — Просто у меня есть опыт одиночества.

Их взгляды встретились.

— И у тебя тоже, — сказала Ханичайл. — Могу с уверенностью сказать, что ты знаешь, что такое одиночество. Почему, Алекс? У такого человека, который имеет все?

— Внешность может быть обманчивой, — резко ответил Алекс.

Подошел официант, и они прервали беседу, заказав копченую семгу, салат и бутылку белого бордо, любимого вина Алекса.

Он сидел, глядя на Ханичайл, не в силах поверить, что она так изменилась: повзрослела, стала увереннее в себе, но в ней сохранилось прежнее очарование. Он слушал, как она рассказывала о романе Лауры с Билли и о том, как они счастливы; о приемах, на которых она побывала, и о том, как продвигается ее игра в теннис. Он с сожалением подумал, что они так и не поговорили о самом для них важном, когда ленч почти закончился.

Они доели клубнику со сливками, выпили остатки вина, и Алекс спросил:

— А ты, Ханичайл? Скажи мне, счастлива ли ты?

Ему надо было уходить, но он не хотел этого делать и предложил Ханичайл прогуляться по парку. В его распоряжении всего несколько часов, в течение которых он может позволить себе роскошь быть с ней.

Люди лежали на траве, сидели в шезлонгах, наслаждаясь солнечным теплом и слушая духовой оркестр, игравший популярные мелодии и военные марши. Алекс снял пиджак и вместе с Ханичайл сел в тени каштана, лениво наблюдая за разворачивающимися перед ними сценами: продавцы мороженого громко сзывали покупателей; мимо проносились мальчишки, чтобы покормить уток на Серпентине или запустить игрушечные яхты на озере.