Буча. Синдром Корсакова - Вячеслав Валерьевич Немышев

на нервах. — Тут другое. Я кому-то на мозоль наступил, больно наступил. Вася сказал, уезжай. Вася не станет просто так сотрясать воздух. — Вязенкин поднял сумку с пола. — Времена, Пест, меняются.

Пестиков сигарету помял и раскрошил, выбросил прямо на пол.

— Ну и пес с ними, Гриня. Жди меня в Пятигорске. Оттянись там.

Вязенкин полез в карман и вынул пачку денег. Отсчитал.

— На, Пест, тут тысяча долларов, как обещал.

— Гри-иня!..

На улице кто-то подошел к вагончику. Через пару секунд в оконном проеме появился Андрей Андреевич Твердиевич, буркнул, что Вязенкина вызывают для разговора в Дом правительства. Вязенкин пошел, сказал на выходе Пестикову:

— Мне скоро ехать, — глянул на часы. — Вася машину из Моздока вызвал. Капусту. Через час его «Нива» должна быть у наружного капэ. Ты, если я задержусь, сходи, скажи Капусте, чтобы ждал.

К Дому правительства шли молча. Вязенкин целил прищуренным глазом в затылок Твердиевичу. Тот отмахивал широченно. Они протопали по ступенькам на второй этаж и вошли в комнатку пресс-службы.

Вязенкин остался стоять у двери.

Двое мужчин в сизом табачном дыму возле компьютера. Лиц сразу не рассмотреть. Когда рассмотрел, удивился Григорий — одинаковые лица, как на фотографии нерезкой, матовые портреты. Он приготовился к драке. Но «матовые портреты» не менялись в своем выражении, только рассматривали его. Показалось Вязенкину, как-то равнодушно рассматривали, будто с ленцой: надо изучить человечка — изучим, покалечить надо — так покалечим, типа, работа такая.

Взорвался Твердиевич:

— До конца не ясно, зачем этот человек приезжает на Северный Кавказ. Но он регулярно снимает скандальные репортажи, в которых старается опорочить работу правительства, федеральных сил, участвующих в контртеррористической операции. Напрашивается вопрос, почему реакционные силы знают его фамилию.

Твердиевич сбился. Он вдруг понял почему — телевизор ведь смотрят и там за бугром. Но взял себя в руки и продолжил:

— И все-таки в селе на митинге была названа его фамилия. Именно. Его последний репортаж привел к неприятным, больше сказать, трагическим последствиям!

Вязенкин слушал и краснел лицом. На последних словах он «кинулся в драку».

— Ты дурак совсем! Какие последствия?.. Кто заставил меня снимать, ты знаешь. Не гони пургу. Тебе переписать все мои репортажи? Если ты найдешь там, хоть слово неправды, я извинюсь. Но ты, ты… За такие слова я тебе руки больше не подам — понял?!

— Водку вы жрали неделю! Надо было деньги отрабатывать. Еще не известно, кто тебе платит. А то, может, оттуда? — Твердиевич взмахнул рукой. — Там твои хозяева?!

— Руки не подам!! — орал Вязенкин.

Если бы побледнел Вязенкин, то «серые костюмы» не стали б терять время. Но Вязенкин сделался красным как рак: так настойчиво лез в драку, что контрразведчики на глазах изумленного Твердиевича вдруг поднялись со своих мест и представились по полной форме:

— Майор федеральной службы безопасности Сергеев, это товарищ Иванов, капитан. Смотрю, ты парень горячий.

Твердиевич глупо хлопал глазами.

— Андрей Андреич, — щурится майор, — будьте любезны, оставьте нас. Мы займем ваш кабинет минут на десять — не против?

Твердиевич, ничего не понимая теперь — «все с ума посходили!» — вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Майор теперь на Вязенкина сощурился.

— С живинкой работаешь? В кузнечном ремесле есть такое правило — работать с живинкой. С живинкой, значит, чтобы ручная работа сразу бросалась в глаза, что «от души» означает.

Вязенкин притих, слушает, кровь стучит в висках.

Майор все о своем.

— Один на такое дело посмотрит, скажет: криво же, смотрите, эта загогулина не догнута, а здесь молотком, видать, с дурьей силой вдарили, вмятинка лишняя получилась. Не ровно ж, криво. Кузнец, мужик правильный, скажет: идите-ка вы к такой-то маме! Не криво, а с живинкой, оживленная, значит, моя работа. Без обмана, значит, — с сердцем и душой.

Вязенкин чуть охолонул, задумался — издалека начал майор. Не жди добра. А майор гнет свою линию:

— Но знаешь, беда какая? Не богат тот кузнец, что с живинкой работает. Другой, конкурент его, поставил дело на поток. Богатеет сукин сын; мужик он в принципе неплохой, просто конъюнктуру рынка просек. Видал, каков стервец?

Майор сделал хитрое лицо, сразу исчезла матовость, — стал он похож на простецкого мужичка: морщинки потянулись от глаз, по щекам две рытвины обозначились тенями.

— А кузнец, который работает с живинкой, знаешь, что на это говорит? Вручную сделать, ровно не получится. Пусть криво, зато от души. Умный не скажет, дурак не заметит. Каково, а?

Они были лицом к лицу, так же, как с Твердиевичем, у вагончика. Тогда Вязенкин готов был биться до конца, даже драться до крови. Но сейчас… Этот невысокий серенький человек говорил странные вещи, и тайный смысл сказанного, как синие горы в минувший четверг, стал проясняться перед Вязенкиным. Он уловил знакомые интонации: не такие, что выделяют речь человека — а его характер. Макогонов!.. Подумал про Макогонова, и захотелось сказать этим эфэсбэшикам, что он такое видал! Да если б они знали, — что он же за наших, за них! Стоп. Выходит, что нет третьей стороны?! Как же так? Ведь вся его работа строилась до сих пор именно на этом — «наша профессия — новости». Получается, он был не прав. И стал прав только теперь, когда разглядел детали. Детали, детали… Будь они прокляты эти детали — зачем он согласился смотреть!.. По-другому теперь зазвучали слова Гоги Мартыновского, страшно зазвучали: «Главное — вовремя остановиться». А он уже проскочил свою остановку. «Зачем я нужен майору? Чего он время тратит на меня?» — размышлял Вязенкин и не понимал.

— Дело в том, — продолжал майор Сергеев, — что всякое государство, есть власть, а всякая власть — насилие. Правильно? Но… Насилие тоже имеет характерный окрас. Поэтому всякая правда о насилии неоднозначна, даже если она самая правдивая. Есть критерий, — красиво умеет говорить майор. — Объективность в контексте разговора о насилии понятие далеко не объективное. Когда один — назовем его «некто» — в споре выстраивает свою правдивую историю, всегда найдется «кто-то», кто скажет: «В вашей правде половина лжи, если не все!» Каково — а? Первый спорщик тут же обвинит второго в необъективности и предвзятом отношении. То есть — смотря с какой стороны взглянуть на насилие. Вот зерно — уловил?

Вязенкин хотел кивнуть, но получилось неестественно — сморщился.

— Вообще все зависит от приближенности или удаленности каждого из спорящих к абсолютному нулю справедливости. Во всякой религии этот нуль есть Бог. — Сергеев спросил в лоб, но словно с издевкой: — В Господа-то веруешь?

Вот вам и здрасте — до Бога добрались!

Повисла пауза.

— Верую, — ответил Вязенкин, — как могу. Как