Пушкин в жизни - Викентий Викентьевич Вересаев

Пушкина. – Кр. Газета, 1927, № 34.

Пушкин сказывал, что в бытность свою в деревне ему приснилось накануне экзекуции над пятью известными преступниками (казни пяти декабристов, 13 июля 1826 г.), будто у него выпало пять зубов.

В.Ф. Щербаков. Из заметок о пребывании Пушкина в Москве. – Собр. соч. Пушкина под ред. П.А. Ефремова, т. VIII, с. 110.

По предложению г. псковского губернатора свидетельствован был в псковской врачебной управе г. коллежский секретарь Александр Сергеев сын Пушкин, причем оказалось, что он действительно имеет на нижних конечностях, а в особенности на правой голени повсеместное расширение кровевозвратных жил (varicositas totius cruris dextri), отчего г. коллежский секретарь Пушкин затруднен в движении вообще. В удостоверение сего и дано сие свидетельство. Июля 19 дня 1826 года.

В.И. Всеволодов (инспектор врачебной управы). – Пушкин. Письма под ред. Б.Л. Модзалевского, т. II, с. 157.

(19–24 июля 1826 г.) В Новоржеве от хозяина гостиницы Катосова узнал я, что на ярмарке Святогорского Успенского монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясан розовою лентою, в соломенной широкополой шляпе и с железною тростью в руке; что он скромен и осторожен, о правительстве не говорит, и вообще никаких слухов о нем по народу не ходит… От уездного заседателя Чихачева я услышал, что он, Чихачев, с Пушкиным сам лично знаком, что Пушкин ведет себя весьма скромно и говаривал не раз: «Я пишу всякие пустяки, что в голову придет, а в дело ни в какое не мешаюсь. Пусть кто виноват, тот и пропадает; я же сам никогда на галерах не буду…» Пробыв целый день в селе Жадрицах у отс. генерал-майора П.С. Пущина, в общих разговорах узнал я, что иногда видали Пушкина в русской рубашке и в широкополой соломенной шляпе; что Пушкин дружески обходился с крестьянами и брал за руку знакомых, здороваясь с ними; что иногда ездил верхом и, достигнув цели путешествия, – приказывает человеку своему отпустить лошадь одну, говоря, что всякое животное имеет право на свободу; Пушкин ни с кем не знаком и ни к кому не ездит, кроме одной г-жи Есиповой (Осиповой); чаще же всего бывает в Святогорском монастыре. Впрочем, полагали, что Пушкин ведет себя несравненно осторожнее противу прежнего; что он говорун, часто возводящий на себя небылицу, что нельзя предполагать, чтобы он имел действительные противу правительства намерения; что он столь болтлив, что никакая злонамеренная шайка не решится его себе присвоить; наконец, что он человек, желающий отличить себя странностями, но вовсе не способный к основанному на расчете ходу действий… По прибытии моем в монастырскую слободу, при Святогорском монастыре состоящую, я остановился у богатейшего в оной крестьянина Столарева. На расспросы мои о Пушкине Столарев сказал мне, что Пушкин живет в 31/2 в. от монастыря, в селе Зуеве (Михайловском), где, кроме церкви и господского строения, нет ни церковно-служительских, ни крестьянских домов; что Пушкин обыкновенно приходит в монастырь по воскресеньям; что ему всегда случалось видеть его в сюртуке и иногда, в жары, без косынки; что Пушкин – отлично-добрый господин, который награждает деньгами за услуги даже собственных своих людей; ведет себя весьма просто и никого не обижает; ни с кем не знается и ведет жизнь весьма уединенную. Слышно о нем только от людей его, которые не могут нахвалиться своим барином… От игумена Ионы о Пушкине узнал я следующее: Пушкин иногда приходит в гости к игумену Ионе, пьет с ним наливку и занимается разговорами; кроме Святогорского монастыря и г-жи Осиповой он нигде не бывает, но иногда ездит в Псков; обыкновенно ходит он в сюртуке, но на ярмонках монастырских иногда показывался в русской рубашке и в соломенной шляпе. На вопрос мой: «Не возмущает ли Пушкин крестьян?» – игумен Иона отвечал: «Он ни во что не мешается и живет, как красная девка».

А. К. Бошняк (секретный агент) в рапорте ген. гр. Витту. – Б.Л. Модзалевский. Пушкин под тайн. надзором, с. 13–16.

       Я помню вас! Вы неизменно       Блестите в памяти моей, —       Звезда тех милых, светлых дней,       Когда, гуляка вдохновенный,       Я в мир прохлады деревенской —       Весь свой разгул души студентской —       В ваш дом и сад переносил;       Когда прекрасно, достохвально       Вы угощали там двоих       Певцов, – и был один из них       Сам Пушкин (в оны дни опальный       Певец свободы), а другой…       Другой был я, его послушник,       Его избранник и подручник,       И собутыльник молодой.       Как хорошо тогда мы жили!       Какой огонь нам в душу лили       Стаканы жженки ромовой!       Ее вы сами сочиняли:       Сладка была она, хмельна;       Ее вы сами разливали,       И горячо пилась она!..       Примите ж ныне мой поклон       За восхитительную сладость       Той жженки пламенной, за звон,       Каким звучали те стаканы       Вам похвалу; за чистый хмель,       Каким в ту пору были пьяны       У вас мы ровно шесть недель…       Я верно, живо помню вас,       И взгляд радушный и огнистый       Победоносных ваших глаз.       И ваши кудри золотисты       На пышных склонах белых плеч,       И вашу сладостную речь,       И ваше сладостное пенье,       Там, у окна, в виду пруда…

Н.М. Языков (поэт) – бар. Е.Н. Вревской. – Пушкин и его совр-ки, вып. I, с. 120.

(Среди достопримечательностей села Голубова, имения Вревских): серебряный ковшичек на длинной ручке, в котором бар. Евпр. Н. Вревская, будучи еще не замужем, варила жженку для Пушкина, Языкова и Вульфа.

Б.Л. Модзалевский. Поездка в Тригорское в 1902 г. – Там же, с. 6.

Сестра Euphrosine, бывало, заваривает всем нам, после обеда, жженку; сестра прекрасно ее варила, да и Пушкин, ее всегдашний и пламенный обожатель, любил, чтоб она заваривала жженку. И вот мы из больших бокалов – сидим, беседуем да распиваем пунш. И что за речи несмолкаемые, что за звонкий смех, что за дивные стихи то Пушкина, то Языкова сопровождали нашу дружескую пирушку! Языков был страшно застенчив, но и тот, бывало, разгорячится, – куда пропадает застенчивость, – и что за стихи, именно языковские стихи, говорил он то за «чашей пунша», то у ног той же Евпраксии Николаевны.

Ал. Н. Вульф по записи М.И. Семевского. – СПб. Вед., 1866, № 139.

       И часто вижу я во сне:       И три горы, и дом красивый,       И светлой Сороти извивы       Златого месяца в огне,       И там, у берега, тень ивы,       И те отлогости, те нивы,       Из-за которых, вдалеке,       На вороном аргамаке,       Заморской шляпою покрытый,       Спеша в Тригорское, один —       Вольтер и Гете, и Расин —       Являлся Пушкин знаменитый;       И ту площадку, где в тиши       Нас нежила, нас веселила       Вина чарующая сила, —       Оселок сердца и души;       И все божественное лето…

Н.М. Языков – П.А. Осиповой («Благодарю вас за цветы…»).

Свет Родионовна, забуду ли тебя?

       Всегда, приветами сердечной доброты,       Встречала ты меня, мне здравствовала ты;       Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета,       Ходил я навещать изгнанника поэта,       И мне сопутствовал приятель давний твой.       Ареевых наук питомец молодой (Ал. Вульф),       Как сладостно твое святое хлебосольство       Нам баловало вкус и жажды своевольство!       С каким радушием, – красою древних лет, —       Ты набирала нам затейливый обед!       Сама и водку нам, и брашна подавала,       И соты, и плоды, и вина