Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

Сейчас было тихо, через старые календари, которыми были закноплены дверные стёкла, не пробивался свет. Аглая сунула ноги в тапочки и вышла в широкий коридор. Женя ей не нравился. Не приставал, нет. Настя у него была замечательная красавица, и удивительно было слышать, как он по вечерам, устав на работе (да-да, в костюме и с галстуком), устраивал ей плаксивые телефонные скандалы, придираясь к любым пустякам. Если только слушать, как он кричит, шлёпая носками по линолеуму широкого коридора, гремя сапожными щётками и тюбиками с кремом у вешалки, а потом снова возвращается в кухню, то Настя представлялась Аглае бесцветной и тощей, с жидкими серыми косичками и вечно обиженным ртом. Но никак не высокой стройной красавицей с длинными, до попы, русыми волосами, убранными в небрежный жгут. После того, как злость была сорвана, Женя веселел и, чмокнув трубку, что-то радостное говорил вышедшей в кухню Аглае. Однажды Аглая спросила у приехавшей Насти, когда они пили чай в кухне, а Женя убежал заводить машину, и было слышно, как она тыркает под балконом:

— А ты его любишь? — и тут же захотела, чтоб вопрос вернулся в неё и умер. Но Настя улыбнулась. Сказала спокойно, о привычном:

— Мы с ним пять лет уже вместе. Я была знаешь какая? Худющая, как палка, страшненькая. Ниже Женьки на полголовы. И вот, выросла. Обогнала. Он иногда злится.

Аглая покивала и пошла к плите налить еще чаю. Ей хотелось спросить ещё: «а тебя Надеждой не звали раньше?».

— Он добрый, — сказала Настя ей в спину. И Аглая не удержалась:

— Это ты — добрая.

Но больше никогда ничего не говорила. Только думала по ночам теперь и о них. Добрая и тихая красавица Настя. И некрасивый, с отвратительным характером Женя. Любит она его? Или благодарит? Или ответственность за то, что так долго вместе? А может, жалеет?

Аглая неслышно отворила свою дверь и пошла по коридору. Женя не спал. Через матовое в звёздочках стекло мерцал голубоватый свет компьютера. Аглая зашагала погромче, щёлкнула выключателем. Пусть знает, что она бродит, а то еще набежит из комнаты, и столкнутся в дверях туалета.

Вернувшись, снова легла, глядеть, как машут чёрные ветки на белом потолке. Когда будут листья, то ветки станут лохматые и широкие, будто в мех одетые. И будут не перестукивать, а шелестеть. Это уже скоро, через месяц. Когда будут листья, их отношения с Витей, наверное, в какую-то сторону сдвинутся. Может быть, он возьмёт её с собой, — молча ходить рядом и смотреть, как снимает. Она мешать не будет. Потом сядут на майскую траву есть бутерброды, которые приготовила. А ещё он будет сидеть в зале или бродить там, как тогда на репетиции, спотыкаясь и кивая тем, на кого не смотрит. А Аглая будет — Тиргатао. Поднимая руки, воззовёт к воинам племён, что, захватывая рукой бороды, думают, идти ли войной на полис, за женщиной. Царицей.

А может, будут жить там, где они вместе спали недавно, и она утром, тихо, чтоб не разбудить, сняла со своего плеча его руку. Сама пошла в ванну, было так здорово пойти самой, как будто она собирается на работу, пока спит муж.

Рассмеялась про себя слову «муж». Но тут же нахмурилась, как всегда, правя себя. Чего смеяться? Из-за того, что один раз была там, один раз спала, и уже мечтается ей, что он её муж? Ну мечтается, так что же теперь? Мечты на то и мечты, чтоб быть глупыми и смешными.

Когда в школе училась, встречалась с Коленькой Тоцким. Его все так и звали ласково — Коленька Тоцкий, хотя он был высокий спортивный мальчик. Сильный и добрый. Однажды Надя повела его в старый город, к водонапорной башне красного кирпича. Там в заборе был пролом, а в маленьком саду собирались вечерами наркоманы. Но было утро, и они прошли мимо кусков картона и тряпок в кустах, мимо белых палочек пустых шприцев, к закрытой двери. Сковырнули старый замок, висевший на одной дужке, и долго поднимались кручёной лесенкой, прижатой к стене. На маленьком балкончике стояли, смотрели на шапки зелёных листьев, крыши и троллейбусные провода. А потом она велела ему себя поцеловать. Коленька удивился, но поцеловал. Они с ним уже много целовались. Но на башне надо было, затем и повела. Он не спросил, а то бы ответила, что теперь у них в жизни вот это — есть. Не потому что само получилось, а потому что она так решила и сделала. Это же так просто иногда бывает — сделать себе кусочек счастья и сложить его в воспоминания. Интересно, вспоминает ли Коленька Тоцкий о том, как они поцеловались, а вокруг летали ласточки, и шорох от крыльев был слышен у самого лица?

Разрешив себе мечтать, как хочется, даже о глупостях, Аглая подоткнула одеяло со всех сторон, подтянула его к лицу и заснула. Ей снился сон, который она не запомнит.

Глава 44

Уклады

— Вы странно живёте, — Найя протянула руку ладонью вверх, — дай мне это.

Они сидели на корточках по разные стороны очага. Очаг был сложен из обтёсанных ноздреватых камней, покрыт плоскими плитками так, что в центре оставалась квадратная щель, из которой выпрыгивали узкие язычки пламени. Найя держала руку чуть в стороне, чтоб не обжечься, и смотрела на Акута. Он помедлил над раскрытой берестяной коробкой, из которой торчал сухой мох клочками. Положил камешек ей на ладонь. Найя повертела прямоугольный брусок, провела пальцем по шершавому боку.

— Такой ровный. И не очень похож на камень.

— Это чирок.

— Как?

— Вот, — Акут протянул ей серый камень, показывая, что надо положить его на колено. Другой рукой, сжав пальцы, сымитировал резкий удар.

— Так делай.

Найя, придерживая рукой камень, чиркнула по нему шершавым бруском. Зашипела сквозь зубы, уронив камень с колена и потирая место, где кожу укусила выскочившая искра.

— Так делают огонь для еды. И греться. Только надо покормить его кусочками мха. И тонкими палочками.

— Я знаю! Читала в книжках, ну и в кино, — она мешала два языка, вставляя слова, которым не было перевода. Улыбнулась его нахмуренным бровям и поправилась:

— Картинки. Как на щите и как на шкуре я рисовала. Только не я, другие. Рисовали другие.

— У вас нет огня?

— Есть! Только у нас его делают другими вещами, — стала показывать пальцами и оглянулась, ища что-нибудь похожее. Подняла с пола тонкую ветку, обломила конец:

— Вот. Видишь, маленькая палочка, ещё меньше этой. А тут, на конце, — она потрогала пальцем, — тут сера, это такая штука… Ну как сказать тебе. И коробочка. Маленькая, вот такая. Берёшь палочку и, как ты, только потихоньку, р-раз, — подняла ветку перед собой и снова показала пальцем, — тут огонь! Маленький.

— Это черкушки и скреб. Скреб лёгкий и плоский. Для женщин хорошо. Но он кончается. И черкушки быстро кончаются. А большой чирок — мужской. Он навсегда. Мой — от отца, видишь? А камень-огонь можно найти на берегу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});