Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1] - Константин Путилин

Оставив сестре, Устинье Михайловой, свой сундук и чемодан Митрофанова с его вещами, она 27 августа отправилась вслед за Митрофановым в Лодейное поле, но не доезжая этого места, на станции «Сермус» она встретила... Митрофанова, уже возвращавшегося в Петербург.

«Приехав в Петербург 30 августа, напра­вились мы на Петербургскую сторону, в какую-то гостиницу, где пробыли три или четыре ночи, из этой гостиницы перебрались в другую, где пробыли до утра 7 сентября. Там мы только ночевали, а день про­водили в прогулках и посещениях знакомых Митрофанова, которых я не знала. В понедельник, 7 сентября, условилась я с ним, что в этот день мы переедем в комнату к знакомой Пелагеи Федо­ровой, содержащей на Песках квартиру.

В 7 часов вечера переехала я с нашими вещами туда. Стала поджидать Колю. Он, однако, явился только утром на следующий день. “Где ты был?” — спросила я его. — “У знакомых”, — ответил он».

Далее Михайлова рассказала, что в этот же день они поехали в Шлиссельбург, где, по словам Митрофанова, ему надо было повидать свою бабушку, чтобы пере­хватить у нее денег. Однако Николай бабушки не видел, гуляли, угощались, ночевали там в гостинице, а утром, возвратившись в Петербург, прямо с вокзала поехали к Устинье Михайловой, где и были схвачены.

— Скажи, — спросил я, — отчего Митрофанов ока­зался переодетым?

— Я пошла покупать ему папиросы. Только что вышла из ворот, глядь — городовой, околоточный. Меня точно кольнуло что. Уж не за Колей ли, думаю? Пришла я, а он сидит, мой голубчик, и мирно кофе пьет, которым сестра моя, Устинья, нас угощала. Так и так, говорю ему тихо, полиция стоит у ворот, Коля. Побледнел он и говорит мне: а ведь это меня выслеживают, потому что убежал я с этапа. Что делать? Стал он думать и придумал переодеться и под видом женщины проскользнуть мимо полиции. Одела я его в платье моей сестры, пообещав ей вер­нуть ее вещи в тот же день, и побежала за каретой. Ну, а дальше вы и без меня знаете, — почти зло выкрик­нула Михайлова и тут же заплакала.

Перед нами стояла женщина, безумно, по-видимому, любящая этого закоренелого злодея, негодяя, бывшего сына титулярного советника. Каюсь: несмотря на то, что и она — бывшая воровка, мне сделалось от души, искренне ее жаль. Сколько нежности и душевной теплоты вкладывала она в это слово: «Коля!» Вот она, душа русской жен­щины!..

— Скажи, Михайлова, были у него деньги, видела ты их?

— Были... Но нельзя сказать, чтоб большие... где три, где два рубля платил он... Но деньгами не швы­рялся...

Отпустив Михайлову, я вечером позвал Жереб­цова.

— Ну что? Узнали что-нибудь?

— Я сейчас производил обыск у Устиньи Ми­хайловой. Буквально ничего подозрительного! Она пока­зала, что Митрофанова видела у себя впервые, что ее сестра, арестованная Ксения, представила его ей как жениха, и так далее.

— Ну, а дальше где вы были?

— У Пелагеи Федоровой, квартирной хозяйки, у кото­рой Михайлова сняла комнату. Муж ее сообщил, что на другой день по обнаружению убийства в Морском корпусе явился Митрофанов к своей любовнице, поселившейся у них, Михайловой, утром часов в одиннадцать. Вскоре же ушел, а вернулся уже в новом пальто, костюме, хвалился своими обновками; потом они, Митрофанов и Михайлова, уехали, и с тех пор он, Федоров, больше их уже не видел.

— Выговорите — Федоров? — спросил вошедший Виноградов. — Позвольте, это тоже наш знакомый: он судился один раз за кражу и находится в тесной дружбе с Митрофановым.

—Вы произвели обыск вещей Михайловой и квар­тирной хозяйки?

— Как же, ваше превосходительство. Среди массы мало подозрительных вещей я обратил внимание на жилетку, принадлежащую Митрофанову. На ней с правой сто­роны между первой и второй пуговицами ясно бросается в глаза небольшое, как бы кровяное пятно. Все вещи я распорядился доставить сюда.

Я отпустил всех и остался один. Теперь мне предстояло самое главное: допрос Митрофанова. Я знал, что это будет труднейший из допросов, труднейший потому, что личность этого преступника была далеко не заурядной.

Сын хотя и незначительного, но все же чиновника, он получил кое-какое образование, дополнив его верхушками разных знаний, схватывать которые он был великим мастером. Не сбейся он с пути, из него получился бы дельный, умный службист. На­тура эта была, безусловно, богато одаренная, одна из тех русских «широких» натур, которые, благодаря своему размаху, с одинаковой легкостью, порывистостью могут сделаться и величайшими праведни­ками — «подвижниками», и величайшими злодеями, из­вергами естества. Все дело у таких людей — в одномпсихологическом моменте. Распалилась душа на до­бро — он рубашку с себя снимет и отдаст ее, по-евангельски, неимущему, распалилась душа на зло — нет того преступления, на которое не пошел бы этот человек. Никаких полумер, никогда золотой се­редины.

И вот в тиши своего кабинета я принялся обдумывать план допроса. На чем его построить? На системе сбивания? Нет, таких «умниц», тонких и осторожных, этим не проймешь. На системе «обращения к голосу сердца»? И это, увы, мало подходяще: Митрофановы — субъекты не из породы сентиментальных сусликов. Они не любят, более того, они ненавидят и бесятся, когда им гово­рят о сердце, душе, раскаянии, духовном спасении, обновлении. И это вполне понятно и психологически объяснимо: дело в том, что все это — и сердце, и душа действительно были у них, но они оплевали, загрязнили свой духовный Сион и с тех пор не любят, чтобы бередили их старые, больные раны. Наконец, я остановился на одном плане.

Я позвонил и приказал вошедшему Жеребцову:

— Приведите Митрофанова!

Вошел Митрофанов. Но этот раз он предстал передо мной уже не женщиной атлетического роста, а высоким, широкоплечим мужчиной, одетым чисто, почти франтовато. Я пристально стал вглядываться в его лицо. Оно было очень красиво. Высокий лоб, выразительные, немного насмешливые черные глаза, прямой нос, очень чувственные, красные губы, пушистые темные усы и курчавая бородка.

Странное дело: ни бурно проведенные годы, годы постоянного разгула с вином и «лихими бабенками», ни пребывание в тюрьме, ничто не наложило на его лицо отталкивающего, неприятного отпечатка. Оно было красиво, свежо и в настоящую минуту — до поразительности спокойно. «Немудрено, что такой молодчик сводит с ума женщин», — пронеслось у меня в голове.

Он вежливо поклонился. Я не сводил с него взора. Это, по-видимому, ни­сколько его не смущало, потому что он тоже стал гля­деть, не изменив ни на йоту своей позы. «Да, гусь-то лапчатый», — опять пронеслось в голове.

— Ну, Митрофанов, — начал я после продолжительной паузы, -что и как мы будем с вами говорить?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});