Прах к праху - Элизабет Джордж

Рядом со мной шевельнулся и подался вперед Крис.

— Амио… что?

—Боковой амиотрофический склероз. Это расстройство, поражающее двигательные нейроны. Как правило, сокращенно его называют БАС.

— Что мне принимать? — спросила я.

— Ничего.

— Ничего?

— Боюсь, лекарств от него не существует.

— О. Ну, я так и думала, это же всего лишь расстройство. Но что-то вы порекомендуете? Упражнения? Физиотерапию?

Врач провел пальцами по краю папки, словно выравнивая бумаги, которые и без того лежали в идеальном порядке.

— Вообще-то, тут ничем не поможешь, — проговорил он.

— Вы хотите сказать, что до конца жизни я буду хромать и приволакивать ногу?

— Нет, — ответил он, — этого вы делать не будете. Что-то в его голосе заставило мой желудок подтолкнуть завтрак в обратном направлении. Я ощутила во рту противный привкус желчи. Рядом с диваном находилось окно, и через прозрачную штору я видела очертания дерева, его все еще голые ветви, хотя был конец апреля.

— Я крайне сожалею, что должен сказать вам, — начал врач, — но это…

— Я не хочу знать.

— Ливи. — Крис взял меня за руку, я оттолкнула его.

— Боюсь, это прогрессирующее заболевание, — сказал врач.

Я чувствовала, что он наблюдает за мной, но я смотрела на дерево за окном.

Это расстройство поражает спинной мозг, медленно, чтобы я поняла, начал объяснять он, и нижний отдел мозгового ствола, а также крупные двигательные нейроны коры головного мозга. Оно выражается в прогрессирующей дегенерации двигательных нейронов и в прогрессирующем ослаблении и, в конце концов, полной атрофии мышц.

— Вы не можете знать, что это именно оно, — заявила я. — Вы не можете быть уверены.

Есть возможность проконсультироваться у другого специалиста, сказал он. Более того, он даже рекомендует мне сделать это. Он продолжал говорить о доказательствах, которые собрал: результаты спинномозговой пункции, общая потеря мышечного тонуса, слабость моей мышечной реакции. Он сказал, что обычно данное расстройство поражает сначала кисти рук, продвигается вверх по предплечьям к плечам и поражает нижние конечности позднее. Однако в моем случае, процесс, по-видимому, идет в другом порядке.

— Значит, у меня может быть что-то другое, — заметила я. — Значит, вы до конца не уверены?

Он согласился, что никакую из медицинских наук нельзя назвать точной, но потом сказал:

— Позвольте спросить вот о чем: у вас были мышечные фибрилляции этой ноги?

— Фиб… что?

— Быстрое подергивание. Вибрация.

Я отвернулась к окну. Не поддамся, подумала я.

— Ливи? — спросил Крис. — У тебя дергались…

— Это ничего не значит. И вообще, я могу с этим справиться, вылечиться. Просто нужно делать больше упражнений.

Именно этим я поначалу и занималась. Быстрая ходьба, подъем по лестницам, поднятие тяжестей. Я продолжала участвовать в акциях движения, подгоняемая страхом и злостью. Я докажу, что они ошибаются, думала я. Я заставлю свое тело работать, как машина.

На протяжении пяти месяцев Крис разрешал мне сохранять мое место исполнителя до первой ночи, когда из-за меня группа действовала не так быстро. Тогда он назначил меня подавать сигнал тревоги, сказав в ответ на мои крики и протесты;

— Не спорь, Ливи.

Я должна посмотреть фактам в лицо, сказал он.

Я покажу тебе факты, ответила я и отправилась в университетскую клинику заново делать обследование.

Результаты оказались такими же. И когда врач закрыла дверь и повернула свой стул, чтобы видеть мое лицо, и села так, что ее колени практически касались моих, я поняла.

Она сказала, что все не так уж плохо, хотя и называла мою болезнь болезнью, а не щадящим словом «расстройство». Она сказала, что мое состояние будет ухудшаться неуклонно, но медленно, медленно, подчеркнула она. Сначала мои мышцы ослабнут, потом атрофируются. По мере того как нервные клетки головного и спинного мозга будут дегенерировать, они будут посылать беспорядочные импульсы в мои руки и ноги, которые начнут подергиваться. Болезнь будет прогрессировать от стоп и от кистей рук внутрь, пока я не окажусь полностью парализованной. Однако, подчеркнула она своим по-матерински мягким голосом, я всегда буду контролировать функцию тазовых органов, И мой ум и сознание не будут поражены, даже на последних стадиях болезни, когда она доберется до моих легких, приведя к атрофии и их.

— Вы имеете в виду, что я будут точно знать, насколько я омерзительна, — сказала я.

— Знаете, Оливия, — произнесла она, трогая кончиками пальцев мое колено, — я серьезно сомневаюсь, что Стивен Хокинг считает себя омерзительным. Вы же знаете, кто это?

— Стивен Хокинг? А какое он ко всему этому имеет.., — я отодвинула свой стул. Я видела этого человека в газетах, по телевизору. Электрическое инвалидное кресло, помощники, компьютеризованный голос. — Это БАС? — спросил я.

— Да. Расстройство двигательных нейронов, — сказала врач. — Просто поразительно, когда представишь, как он сопротивлялся все эти годы. Возможно все, и вы не должны об этом забывать.

— Возможно? Что?

— Жить. Весь цикл данной болезни занимает, как правило, от полутора до семи лет. Но скажите это Хокингу. Он живет так уже более тридцати.

— Но… вот так. В кресле. Прикованным… Я не могу. Не хочу…

— Вы сами удивитесь своим желаниям и возможностям. Поживете и увидите.

Узнав самое худшее, я решила уйти от Криса. Передвигаться по барже самостоятельно я уже не смогу, а жить здесь из милости я не собиралась. Я вернулась в Малую Венецию и начала собирать вещи. Подумаешь, снова поселюсь в Эрлс-Корте и найду себе квартирку. Буду работать в зоопарке, пока смогу, а когда не смогу, наверняка подвернется что-то другое. Какое мужику дело, если шлюха, которую он трахает, не может больше сцепить ноги у него на заднице или пройтись на пятидюймовых каблуках?..

Я писала Крису записку, сидя за кухонным столом, когда он явился домой.

— Получил большой заказ в Фулеме, так что на какое-то время мы обеспечены, — с порога начал он. — Это квартира в поделенном на квартиры особняке. Видела бы ты эти комнаты, Ливи. Они… — Он остановился в дверях кухни. Положил на стол рулон чертежей. — А это что такое? — Он сел на стул и носком ботинка дотронулся до одного из моих рюкзаков. — Белье в стирку собираешь или что?

— Съезжаю, — ответила я.

— Почему?

— Время пришло. Наши пути расходятся. Давно уже. Какой смысл держать труп без погребения до тех пор, пока он не начнет вонять? В общем, ты понимаешь. — Я поставила точку в последнем предложении, сунула карандаш к другим, торчавшим в новой жестянке из-под картофеля, и подтолкнула записку к Крису. Поднялась.

— Значит, это правда, — сказал он.

Я вскинула на плечи первый рюкзак.

— Что?

— БАС.

— И что, если так?

— Тебе должны были сказать сегодня. Вот почему… это. — Он прочел записку, аккуратно ее сложил. — Никогда не думал, Ливи, что ты способна сбежать.

— Ничего я не сбегаю. Просто ухожу. Это не из-за БАСа. Это из-за нас с тобой. Чего хочу я. Чего хочешь ты. Кто я такая, и кто — ты. Ничего у нас не выйдет.

— Больше четырех лет выходило.

— Только не у меня.

— Почему ты не хочешь дать мне шанс? — спросил он.

— Какой шанс?

— Доказать, что я твой друг.

— Ой, ради бога. Не подлизывайся. Противно слушать! Поиграй в святость с кем-нибудь другим, — сказала я. — Сходи в Эрлс-Корт, найди себе другую шлюху, а меня оставь в покое. — Я потянула со стола сумку, два других рюкзака я уже накинула на одно плечо и на другое. Крис поймал меня за руку.

— Ты так ничего и не поняла, да?

Я попыталась вырваться, но он держал меня крепко.

— Что?

— Иногда люди любят друг друга просто для того, чтобы любить друг друга, Ливи.

— А иногда у людей пересыхает во рту, когда они слишком долго плюют на луну.

— Неужели никто никогда не любил тебя бескорыстно? Ничего не требуя взамен?

Я рванула руку, но тщетно. Останутся синяки, проявятся к утру.

— Я тебя люблю, — сказал он. — Я признаю, что эта не та любовь, которой бы ты хотела. Ты по-другому представляешь себе любовь и совместную жизнь мужчины и женщины. Но все равно это любовь. Она настоящая и она с нами. Самое главное, что она с нами. И как мне кажется, такой любви достаточно, чтобы нам выдержать. И это гораздо больше, чем ты ожидаешь получить от парня, которого цепляешь на улице.

Он отпустил меня. Я прижала руку к груди, растерла место, куда впивались его пальцы. Я смотрела на Криса, спина начала болеть под тяжестью рюкзаков, мышцы правой ноги стали подергиваться.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — сказал он. — Ты — мое испытание. Ты мобилизуешь меня, будоражишь и делаешь лучше, чем я есть. Ливи, я хочу, чтобы ты осталась.

В окно я видела, как уличные фонари освещают заводь. В расплывчатых овалах света деревья на острове Браунинга казались нарисованными. Я посмотрела на часы — было почти восемь. Пока я доберусь до Эрлс-Корта, будет около девяти. Моя правая нога задрожала.