Дикие лебеди - Юн Чжан

Мы не привыкли обращаться с деньгами и к тому же думали, что в самом процессе покупки заключается нечто «капиталистическое». Поэтому, несмотря на все мои мечты о еде, я купила лишь связку каштанов в карамели, к которым пристрастилась после офицерского угощения. Я решилась так себя побаловать после длительных, мучительных размышлений и консультаций с другими девочками. Вернувшись из поездки домой, я мигом проглотила какое — то черствое печенье, и тут же вручила бабушке почти нетронутыми деньги, данные ею в дорогу. Она заключила меня в объятия и все приговаривала: «Какая же ты дурочка!»

Еще я привезла с собой ревматизм. В Пекине от холода вода замерзала в кранах, а я маршировала на улице без пальто. Не было горячей воды, чтобы согреть заледеневшие ноги. По приезде нам выдали по одеялу. Через несколько дней приехали еще девочки, но им одеял не досталось. Мы решили обойтись вшестером тремя одеялами, а три отдать им. Воспитание предписывало нам помогать товарищу в беде. Нам сообщили, что одеяла взяты из запасов на случай войны. Председатель Мао велел распределить их между нами, заботясь о нашем удобстве. Мы преисполнились горячей благодарности. Теперь же, когда мы оказались практически без одеял, нам посоветовали быть еще благодарнее, потому что Мао поделился с нами всем, что было у Китая.

Под маленькими одеялами можно было уместиться, только если спать вплотную. Бесформенные кошмары, мучившие меня с тех пор, как я стала свидетельницей неудавшегося самоубийства, усугубились, когда отца увели, а мама уехала в Пекин; поскольку спала я плохо, то часто выбивалась из — под одеяла. Помещения плохо отапливались, во сне я дрожала от холода. Когда мы уехали из Пекина, мои коленные суставы воспалились до такой степени, что я почти не могла их согнуть.

Но это было еще не все. Некоторые из деревенских детей страдали от вшей и блох. Как — то, войдя в комнату, я застала одну из подруг в слезах. Оказалось, она только что обнаружила гниды в подмышечном шве нательной рубашки. Я перепугалась до смерти — завшивевших людей мучила невыносимая чесотка, они считались грязными. С тех пор несколько раз на дню меня одолевала чесотка и я осматривала свое нижнее белье. Моей мечтой было поскорее увидеть Председателя Мао и возвратиться домой.

24 ноября, во второй половине дня, я была на одном из обычных собраний по изучению цитат Мао в комнате мальчиков (офицеры и мальчики из скромности не появлялись в комнатах девочек). Вдруг неожиданно легкой походкой вошел наш славный командир батальона и предложил исполнить под его руководством песню «В морях нам нужен кормчий». Раньше он никогда этого не делал, мы были приятно удивлены. Он размахивал в такт руками, его глаза светились, щеки пылали. Когда мы допели, он объявил, сдерживая возбуждение, что у него хорошая новость, и мы сразу поняли, в чем она заключается. «Завтра мы увидим Председателя Мао!» — воскликнул он. Его слова потонули в наших восторженных возгласах. После первоначального нечленораздельного вопля наш энтузиазм вылился в лозунги: «Да здравствует Председатель Мао!», «Мы всегда будем следовать за Председателем Мао!»

Командир батальона сказал нам, что с этой минуты мы не имеем права покидать кампус и должны следить, чтобы никто этого правила не нарушал. Просьба следить друг за другом была совершенно нормальной. Вдобавок, эти меры предпринимались ради безопасности Председателя Мао, и мы с радостью повиновались. После ужина к нам с подругами подошел офицер и сказал тихим торжественным голосом: «Хотите помочь в защите Председателя Мао?» — «Разумеется!» Он успокоил нас жестом и шепотом продолжил: «Предложите завтра утром перед выходом, чтобы каждый обыскал соседа — нет ли при нем чего — нибудь запрещенного? Знаете, молодые люди могут забыть о правилах…» Правила он огласил еще раньше: нельзя брать с собой ничего металлического, даже ключи.

Многие из нас глаз не могли сомкнуть, мы возбужденно проговорили всю ночь. В четыре утра мы встали и стройными рядами отправились в полуторачасовой поход к площади Тяньаньмэнь. Перед отправлением нашего «батальона» в путь Пампушка, которой в нужный момент подмигнул офицер, встала и предложила провести обыск. Я видела, что некоторые из присутствующих считают, что она зря тратит время, но командир батальона весело поддержал ее предложение. Он вызвался первым подвергнуться обыску. Сделать это поручили мальчику, он нашел большую связку ключей. Командир изобразил, будто и в самом деле проявил неосмотрительность и победительно улыбнулся Пампушке. Все мы обыскали друг друга. Такой окольный образ действий отражал маоистскую практику: все должно выглядеть как воля народа, а не приказ сверху. Лицемерие и актерство никого не удивляли.

Утренние улицы бурлили. Хунвэйбины маршировали к площади Тяньаньмэнь со всей столицы. Всюду гремели оглушительные лозунги. Скандируя, мы поднимали руки, в темноте наши цитатники образовывали яркую красную линию. На площадь мы пришли с рассветом. Меня поставили в седьмой ряд на широком северном тротуаре проспекта Вечного спокойствия к востоку от площади Тяньаньмэнь. За мной тянулось множество других рядов. Выровняв наше построение, офицеры велели нам сесть по — турецки на жесткую землю. Мои воспаленные суставы от этого заныли еще сильнее, ягодицы быстро затекли. Я страшно замерзла, устала, кружилась голова, потому что ночью мне не удалось уснуть. Офицеры заставляли нас петь, устраивали состязания между отрядами, чтобы нас приободрить.

Перед самым полуднем с востока донеслись истерические крики: «Да здравствует Председатель Мао!» Я потеряла бдительность от утомления и не сразу осознала, что Мао вот — вот проедет мимо в открытой машине. Вдруг вокруг меня раздался рев: «Да здравствует Председатель Мао! Да здравствует Председатель Мао!» Сидящие передо мной резко встали и запрыгали в безумном возбуждении, неистово размахивая красными цитатниками. «Сядьте! Сядьте!» — закричала я. Наш командир батальона говорил, что следует оставаться в сидячем положении. Но мало кто соблюдал правила, все сгорали от желания узреть Мао.

От долгого сидения ноги у меня занемели. Несколько секунд я видела лишь море колышущихся затылков. Когда же мне наконец удалось подняться на ноги, я увидела только хвост кортежа. Лю Шаоци, председатель КНР, смотрел в мою сторону.

В дацзыбао уже начали нападать на Лю как на «китайского Хрущева» и главного оппонента Мао. Хотя официально его еще не заклеймили, не оставалось сомнений, что его падение неминуемо. В репортажах о смотрах хунвэйбинов ему уделяли не самое почетное место. Вот и в этой процессии он стоял не рядом с Мао, как вторая персона в государстве, а в самом конце, на одной из последних машин.

Лю выглядел подавленным и усталым. Однако я ему не сочувствовала. Несмотря на пост председателя КНР, он ничего не значил для нашего поколения. Мы выросли на единоличном культе Мао. И если Лю против Мао, нам казалось естественным, что он должен уйти со сцены.

В ту минуту, среди толп юнцов, орущих о своей преданности Мао, Лю, видимо, чувствовал всю безнадежность своего положения. Ирония судьбы заключалась в том, что сам он сыграл ключевую роль в обожествлении Мао, которое привело к этой вспышке фанатизма среди молодежи в целом нерелигиозного народа. Возможно, Лю и его соратники участвовали в раздувании культа, чтобы умиротворить Мао, надеясь, что он удовольствуется абстрактной славой и не будет вмешиваться в их повседневную работу. Однако Мао хотел абсолютной власти на небе и на земле. И они, вероятно, ничего не могли поделать: ограничивать поклонение Мао было поздно.

Утром 25 ноября 1966 года мою голову переполняли совсем иные мысли. Единственное, чего я хотела — хоть краешком глаза увидеть Председателя Мао. Я быстро перевела взгляд с Лю к началу автоколонны, заметила могучую спину Мао и его мерно помахивающую правую руку. Но уже через мгновение он исчез. Мое сердце замерло. Неужели это все? Только спина на долю секунды? Солнце внезапно показалось мне серым. Вокруг ревела толпа. Девушка рядом со мной уколола указательный палец правой руки и выдавливала из него кровь, чтобы сделать надпись на аккуратно сложенном носовом платке. Я в точности знала, что она напишет. Так до нее делали многие другие хунвэйбины, и нам прожужжали об этом все уши: «Сегодня я самый счастливый человек в мире. Я видела Председателя Мао!» От этой сцены мне стало еще тяжелее. Жизнь казалась бессмысленной. На секунду мелькнула мысль: не наложить ли на себя руки?

Теперь я думаю, что это была подсознательная попытка выразить отчаяние разбитой надежды после всех перенесенных мною трудностей. Набитые до отказа поезда, воспаленные колени, голод и холод, чесотка, неработающие туалеты, утомление — все оказалось напрасным.

Паломничество завершилось, через несколько дней мы отправились домой. Я была сыта путешествием по горло и мечтала о тепле, покое и горячей ванне. Но мысль о доме омрачалась дурным предчувствием. Во время путешествия, несмотря на все его тяготы, меня не мучил страх, наполнявший жизнь до этого. Прожив более месяца бок о бок с тысячами и тысячами хунвэйбинов, я ни разу не стала свидетелем насилия, не испытала ужаса. Гигантские толпы вели себя истерично, но в то же время дисциплинированно и неопасно. Люди, с которыми я знакомилась, держались дружелюбно.