Магам можно все - Марина Дяченко

— Что я такого сказала?

(Не оправдываться! Только не оправдываться. Это… жалко).

Что было бы, если бы весь этот парк, с его водопадами, платанами, елями, магнолиями, с единственным деревом араукарией, запертым в железную клетку… Что, если бы весь этот парк в одночасье перевернулся корнями к солнцу?

Ничего страшного не случилось бы. То, что происходит сейчас — страшнее; просто этого никто не видит. Даже Алик пока не видит — пока; то, что случилось, еще не накрыло его, но непременно накроет — сегодня, завтра… В лучшем случае — через неделю, когда они вернутся домой…

Треск рвущихся нитей.

Надо привыкать.

Гном вернулся. Тот, в чье существование Юля запрещала себе верить; тот, всего несколько раз за всю их со Стасом жизнь намекнувший о своем существовании.

Наверное, так, до неузнаваемости, меняется склон горы после сошедшей лавины — где был лес, остались камни да рытвины. Где было озеро… Трава… Ничего не осталось, прошла лавина, способная смести с лица земли не просто человеческую судьбу — три судьбы сразу, три мухи под мухобойкой, в лепешку, навсегда.

Человека, которого Юля знала девять лет, больше не существовало.

Землетрясение, сколь бы чудовищным оно ни было, можно предугадать. А главное — можно понять, что случилось. Откуда взялся этот чудовищный ландшафт, почему земля выгорела и растрескалась, и куда девались лес и поле…

А то, что случилось с ее мужем, нельзя было ни понять, ни объяснить. Дом, чье имя было Стас, остался на прежнем месте, и номер его, и фасад, и крыша остались прежними — но тот, кто стоял у окна и смотрел на Юлю, отошел вглубь комнаты. На его место явился из полутьмы незнакомый, страшный, непостижимый человек; злобный гном стоял у окна, прикипел к окну, врос в оконный проем. Она догадывалась, что это навсегда, она знала, что это навсегда, у нее не было сил больше себя обманывать.

Почему это случилось? Почему это случилось именно сейчас?

— Ты сама виновата, Юлия. Ты сделала это своими руками. Я мужчина и не стану терпеть такого отношения к себе…

Господи, у них и раньше бывали размолвки. И поводы для ссор бывали, и куда более серьезные; то, что случилось вчера, не поддается никакому объяснению. Не было ни малейшего повода для ссоры! На ровном месте…

— В присутствии других людей, моих знакомых… Ты обозвала меня, по сути, дураком, усомнилась в моем ответственном отношении к здоровью сына…

Откуда эта патетика? Эти канцелярские обороты, он же никогда так не говорил!

Выйдя на пирс, она сказала, улыбаясь примерно вот что: Стас, не особенно разумно сидеть здесь целый день на солнце, идем поедим, а то ведь и Алик не обедал по-человечески…

Или она как-то не так сказала?

Что она сказала?! Если бы она промолчала, просидела под тентом до вечера — может быть, гном ушел бы восвояси? И ничего не случилось бы?

Кто выманил этого? Солнце? Перемена климата? Глупая Ира, самовлюбленный Алексей? Ее, Юлины, неосторожные слова? Аликина болезнь?

Кто звал его?!

Прыгала в такт музыке малышня. Мигали лампочки — зеленые, желтые, красные.

Что же она все-таки сказала? Наверное, и вправду что-то обидное… Или нет?

…Грохот. Нет, небо пока на месте. Всего лишь новую песню врубили.

Надо привыкать.

Почему?! Почему эта чудовищная метаморфоза… Почему нельзя вернуть назад ее мужа, человека, которого она любит?

Если она завоет посреди дискотеки… Нет, только не это. Надо держаться. Она не завоет, нет, более того — сейчас и слезы высохнут. Ей предстоит вести Алика домой, укладывать его, врать что-то про папу, который поехал по срочным делам, и до утра лежать под простыней, прислушиваясь к шагам на лестнице, к движению дверной ручки…

Потом они молча соберут вещи.

Потом они вернутся домой, и по дороге Алик все поймет…

Потом…

Каждая вещь в ее жизни носит частичку Стаса — сколько времени пройдет, пока она сменит все вещи? Вытряхнет, выбьет их тех, что остались, призрак этого человека?

Сколько времени пройдет, пока она забудет его запах?

Человек, ставшей ее жизнью, теперь медленно отделяется. Медленно рвется кожа, неторопливо лопаются нервы…

Оседают и трескаются камни. Иссякают водопады, высыхают фонтаны. Столетние платаны валятся, их кроны утопают в земле, а уродливые корни тянутся к небу.

Из мутного водоема торчат лапы дохлых лебедей. Одни только черные лапы.

Это конец.

Гордость обернулась гордыней, достоинство — эгоизмом, постоянство — истеричным упрямством, сила — жестокостью, ум — бессердечием, а любовь…

Боже, каким отвратительным уродцем обернулась его любовь.

Там, в тесном санузле, здесь, на просторной бетонированной танцплощадке…

И здесь, в поезде, который везет их домой.

В их с сыном разоренный дом.

Некого спросить, за что и почему. Нет средства, чтобы выдернуть этого — злобного гнома — из оскверненного им окна, вырвать, будто сгнивший зуб, и дать возможность измененной личности Стаса — восстановиться…

Если бы это было возможным. Если бы только…

Тонко звенела ложка в пустом стакане. Юля вытащила ложку, положила на исцарапанный белый столик:

— Аленький… Можешь отнести проводнику стаканы?

Сын молчал. Бледный, насупленный, сидел, забившись в угол, отстраненно смотрел в мутное окошко, за которым бежали, бежали назад столбы, стволы, чьи-то огороды, снова стволы, ныряющие провода…

Третье место в их купе пустовало. На четвертом ехал загорелый старичок — возвращался из санатория.

— Аленький, — повторила Юля настойчиво, будто от исполнения ее просьбы зависело что-то важное. — Отнеси стаканы, а?

— Что ж ты маму не слушаешься? — не к месту вмешался старичок.

Алик сумрачно глянул от окна; Юля отвела глаза. Он был похож на отца, чудовищно похож. Сейчас — особенно.

Как объяснить ему? Как то, что случилось, скажется на его жизни?

Что, если однажды из глаз повзрослевшего сына на Юлю глянет злобный гном?

И поздно будет что-либо объяснять. Все равно что разговаривать с чумой, или упрашивать о чем-то лавину.

Она задумалась на секунду — но прошел уже час. За окном темнеет; Алик сидит, втупившись глазами в собственное отражение, а старичок, потеряв надежду завести разговор, посапывает себе на верхней полке.

А вторая полка пуста.

Чудо обернулось чудовищем. Время лезет, как тесто из квашни, но, в отличие от теста, собрать его и запихать обратно не представляется возможным.

Где-то на конце безразмерной цепочки из часов и минут осталась прежняя семья Стаса, его жена, его дочь от первого брака.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});