Законы границы - Хавьер Серкас

к героину. Кроме того, перед моими глазами разворачивалась тогда борьба между персонажем Сарко и его личностью: он утверждал, будто хотел, чтобы все вокруг забыли о Сарко и позволили ему быть Антонио Гамальо — обычным человеком с обычной жизнью — такой, как у большинства людей. Однако в то же время не желал быть обычным человеком, не желал, чтобы его перестали воспринимать как Сарко, и не хотел отказываться от связанных с этим привилегий, в том числе от права не жить жизнью раба, какую вели большинство обычных людей. Сарко не только не хотел этого, но и не мог: несмотря на его стремление стать обычным человеком и начать жить по-новому, он панически боялся перестать быть Сарко, потому что это означало перестать быть тем, кем он являлся почти всю жизнь.

Однако все это теоретические рассуждения, не более. Вероятно, будучи сыт по горло моими нравоучениями и наставлениями, Сарко перестал приходить ко мне в офис после работы, и я какое-то время почти не имел от него известий. Через два или три месяца Сарко наконец получил частичное помилование и условно-досрочное освобождение. Это была преждевременная кульминация кампании, начатой нами почти два года назад, и, несмотря на мое печальное предчувствие, что Сарко двигался по направлению к катастрофе, это событие было воспринято мной как успех — и не только потому, что я проделал отличную работу, освободив Сарко из тюрьмы в рекордные сроки, и извлек из его дела максимальную выгоду для своего авторитета. Гораздо важнее для меня было другое: как стало мне казаться в последние месяцы, я сумел бы вернуть Тере только после окончательного освобождения Сарко, потому что тогда мы могли наконец избавиться от него и он перестал бы стоять между нами. Я надеялся, что, освободившись от Сарко, мы с Тере возобновим наши отношения после той ночи, когда мы вытаскивали Сарко из Ла-Креуэты. Я с нетерпением ждал известия о помиловании Сарко и, когда оно пришло, бросился к телефону, чтобы сообщить ему новость.

Это произошло в начале или середине июля. Я позвонил Сарко на работу в Видререс и попросил позвать его к телефону, но мне сказали, что он уже два дня болен и не покидает тюрьмы. Тогда я позвонил в тюрьму и спросил насчет Сарко, но там мне ответили, что он находился в Видрересе. Подобная ситуация меня не удивила. Хозяин фабрики, где работал Сарко, сообщал о его прогулах. Кроме того, он постоянно нарушал установленное расписание и отказывался от токсикологических анализов, в результате чего начальник тюрьмы написал докладную, в которой не рекомендовал предоставлять ему помилование и выступал за лишение его права на смягченный режим, аргументируя это тем, что Сарко не готов к выходу на свободу. К счастью, никто не принял во внимание подобные соображения. Учитывая все эти обстоятельства, я не решился в то утро позвонить начальнику тюрьмы. Потом я задумался над тем, не следует ли связаться с Марией. Я не общался с ней несколько месяцев, но от Тере мне было известно, что Мария была разочарована их фальшивым браком, и они с Сарко почти не виделись. Однако это не мешало ей становиться все более популярным персонажем, притом что в своих выступлениях в прессе, по радио и телевидению она все меньше упоминала Сарко и все больше говорила о себе.

В конце концов я решил поговорить с Тере. После того как я позвонил ей на фабрику в Касса и мне сообщили, что она там уже не работает, мне удалось застать ее дома. Как я вам уже говорил, мы с Тере периодически разговаривали по телефону, но она всегда сама звонила мне, поэтому, не дав ей времени удивиться моему звонку, я спросил, почему она не сказала мне, что потеряла работу на фабрике. «Потому что ты не спрашивал», — заявила Тере. «Ты уже нашла другую работу?» — допытывался я. «Нет». Я спросил, что она собиралась делать, и Тере ответила, что ничего. «У меня несколько месяцев будет пособие по безработице, — пояснила она. — Возможно, поеду отдыхать или буду заниматься учебой. В следующем месяце у меня экзамены. — Тере помолчала и произнесла: — А у тебя какие-то новости?» Я сообщил ей свои известия. «Поздравляю, Гафитас. Миссия выполнена». Я не услышал энтузиазма в ее голосе и невольно задался вопросом, действительно ли она радовалась тому, что все закончилось. «Спасибо, — ответил я. — Ты знаешь, где он?» «Сарко? — уточнила Тере. — Разве он не на работе?» «Нет. И в тюрьме его тоже нет». «Тогда я понятия не имею, где он», — заявила Тере.

Вечером я отправился в тюрьму. Около девяти часов я спросил по внутренней связи у входа, вернулся ли Сарко. Мне сказали, что нет, и я остался ждать его в автомобиле. Я провел там много времени и, решив, что Сарко не вернется, собрался уезжать, как вдруг увидел его выходящим из старого «Рено», припарковавшегося перед наружным двориком. «Эй, Антонио!» — позвал я его, выбравшись из машины. Он обернулся и остался ждать меня на тротуаре, у самого входа на территорию тюрьмы. Как казалось, Сарко был раздосадован моим появлением. «Что ты здесь делаешь? — спросил он, однако, как только я сообщил ему свою новость, напряженное выражение исчезло с его лица, он глубоко вздохнул и, широко раскинув руки, воскликнул: — Иди сюда, Гафитас!» Сарко обнял меня, и я почувствовал исходивший от него сильный запах алкоголя и табака. «Ладно, — произнес он, выпуская меня из объятий. Я заглянул в его глаза и увидел, что они красные. — Когда я смогу выйти?» «Не знаю, — ответил я. — Завтра это известие будет объявлено официально, так что, думаю, сразу и сможешь выйти». Потом я заметил: «Но проблема не в том, когда тебя выпустят, а в том, что станешь делать, когда выйдешь». Дожидаясь Сарко в тот вечер у здания тюрьмы, я успел запастись множеством благоразумных аргументов, и поэтому не преминул упрекнуть его в том, что он два дня уже не был на работе, и поинтересовался, на что он планирует существовать, если потеряет это место. Я также сказал ему, что мне известно о его игнорировании Марии, и спросил, где он собирается жить, если не станет жить с ней. «Спокойно, — произнес Сарко, положив руку мне на плечо. — Я только узнал, что теперь свободен. Дай мне насладиться этим, а нравоучения — как-нибудь в другой раз. Да и вообще, черт возьми, не надо беспокоиться за меня, я уже взрослый дядя». Его пьяная речь меня разозлила. «Я и