«Грант» вызывает Москву - Василий Ардаматский

— Ну что ж, все упростилось само собой. Больше этим не занимайся…

Бульдог удивленно смотрел на Релинка.

— Что тебе непонятно? Сейчас твое дело главное — пункт четыре приказа двенадцать-двенадцать. Начиная с завтрашнего дня каждое утро будешь докладывать мне только об этом.

Шли дни за днями, весь аппарат СД был занят выполнением приказа, и снова можно было подумать, что Релинк забыл о Шрагине.

Как-то утром Бульдог докладывал ему о том, как выполняется четвертый пункт приказа — «уничтожение промышленного и жилищного потенциала».

— И только по одному объекту дело обстоит безобразно, — сообщил Бульдог. — Это судостроительный завод. Вчера у меня произошла очередная схватка с адмиралом. Я ему прямо сказал, что ведет он себя подозрительно.

— Ну-ну, а как он на это реагировал? — оживился Релинк.

— В самом деле! Помните историю с недостроенным русским военным кораблем? Достроить его он не смог, хотя громогласно обещал. А когда было решено срезать с корабля стальную броню для установки ее на танках, кто задержал это дело на несколько месяцев? Адмирал Бодеккер. Специалисты, которые работают теперь со мной, должны осмотреть стапеля и цехи завода, чтобы рассчитать минирование, а он запретил это делать. Говорит: «Вы своими руками сеете панику». Он меня почти выгнал из кабинета… — слово «почти» Бульдог употребил зря, Бодеккер предложил ему покинуть кабинет прямо и недвусмысленно.

— Сейчас же едем к нему, — весело сказал Релинк.

Мстительность была в его злобной натуре. Недаром среди друзей у него было прозвище «Унауслешлих» — незабывающий. Адмиралу Бодеккеру он собирался припомнить все: и его надменное обращение, и вмешательство в дело Шрагина, из-за чего он вынужден возиться с ним до сих пор. По дороге на завод Релинк спросил у Бульдога:

— Вы ему сказали, что на приказе двенадцать-двенадцать стоит гриф рейхсминистра Гиммлера?

— Как-то не пришлось…

— Ну и прекрасно! — воскликнул Релинк с непонятной Бульдогу веселостью.

Когда их машина уперлась в заводские ворота, Релинк приказал шоферу включить сирену. Охранники заметались и в панике не могли сразу открыть ворота. А сирена все гудела. Так, не выключая сирены, машина подкатила к корпусу заводоуправления и здесь еще повыла с минуту. Из окон начали высовываться люди…

— Я иду прямо к адмиралу, а ты найди этого осла, Каппа, и веди его туда же, — приказал Релинк.

Не глядя на вскочившего за своим столом адъютанта адмирала, Релинк стремительно вошел в кабинет.

— Хайль Гитлер! — крикнул он, резко выбросив вперед руку.

Адмирал чуть приподнялся в кресле, но на приветствие не ответил.

— Чем обязан? — сухо спросил он, не предлагая Релинку сесть.

— Разговор обещает быть длинным, — сказал Релинк. — Я сяду…

— Да, да, садитесь… — Адмирал смотрел на Релинка настороженно, но в то же время презрительно.

— Вежливость, я слышал, привилегия королей, — с наглой улыбкой начал Релинк, но в следующее мгновение улыбка слетела с его лица, и он отчеканил: — Но ответить на приветствие, в котором звучит имя вождя, вам все же следовало… даже не считаясь с тем, довольны вы лично вождем или нет.

— Я попросил бы вас не заниматься здесь ни провокациями, ни моим воспитанием, — серое лицо адмирала стало розоветь.

— А теперь перейдем к делу, — официально и сухо продолжал Релинк. — Почему вы мешаете моим людям выполнять приказ рейхсминистра Гиммлера?

Адмирал ответил не сразу, а когда он заговорил, Релинк увидел, что он уже смят.

— Поймите простую вещь, — сказал адмирал, устало согнувшись в кресле. — На заводе идет ремонт наших военных судов. Немедленно среди рабочих возникнет паническое настроение, опасная болтовня…

— Вы не лишены права, — прервал его Релинк, — написать Гиммлеру, что считаете его сеятелем паники. Но я и мои люди обязаны выполнять его приказ, мы — на войне.

— Но все это можно сделать немного позже, мы же не завтра уходим отсюда, — сказал Бодеккер.

— Мне не известно, когда мы уходим, — холодно заметил Релинк. — Мне известен приказ, который я выполню любой ценой.

Адмирал молчал, лежащая на столе его худая рука подрагивала.

— Раз уж нам довелось поговорить, мне бы хотелось чисто по-человечески понять вас… — заговорил Релинк. — К примеру: вы в свое время обещали спустить на воду недостроенный русскими военный корабль. И не спустили. Было принято умное решение — разрезать сталь корабля на бронеплиты для танков. Вы были против этого и, насколько мне известно, полностью эту работу выполнить так и не дали. Плавучий док под вашим неусыпным руководством… затонул. Теперь вы не даете моим людям выполнить приказ рейхсминистра. Вы что, решили не сердить русских и, скажем, подарить им завод на ходу?

Под щеками адмирала заходили желваки, и он спросил негромко:

— Это допрос?

— Это еще не допрос, — ответил Релинк, недвусмысленно подчеркнув «еще».

— Тогда продолжать этот разговор я буду только после того как вы получите право меня допрашивать. — Адмирал сделал движение, будто он собирается встать, но не встал.

В это время в кабинет вошли Бульдог и майор Капп.

Релинк упивался местью, у него уже был подготовлен последний удар адмиралу, но предварительно он решил совместить все же приятное с полезным.

— Я хочу вернуться к делу, ради которого приехал, — сказал он. — Скажите, господин адмирал, в присутствии представителя партии: вы дадите нам возможность выполнять свои обязанности?

— Делайте что хотите, — устало промолвил Бодеккер, — Только оставьте меня в покое.

— Боже мой! — воскликнул Релинк с улыбкой. — Мы могли совершенно не беспокоить вас. Согласитесь, адмирал, что весь неприятный разговор возник из-за вашей… непонятной позиции в совершенно ясном деле. Но теперь все позади… — Релинк встал и обратился к Бульдогу: — Идите, действуйте…

Бульдог и майор Капп вышли. Релинк поклонился адмиралу и тоже направился к двери, но посередине кабинета остановился.

— Да, чуть не забыл, — Релинк с улыбкой смотрел на адмирала. — Вы помните еще вашего инженера-инспектора Шрагина? Ну, того самого, в адвокаты которому вы пытались привлечь гросс-адмирала Деница? Сегодня я его расстреляю. Если вы действительно уважаете гросс-адмирала Деница, пошлите ему свое извинение. До свидания, адмирал. Хайль Гитлер! — На этот раз, не дожидаясь, ответит адмирал на приветствие или нет, Релинк повернулся и быстро вышел из кабинета.

Глава 58

Обдумав все, что произошло, Шрагин больше не тешил себя никакими надеждами…

Молчали мертвые стены одиночки. Мертвую тишину время от времени нарушало металлическое щелканье заслонки на глазке двери. И тогда в круглой дырке появлялся живой глаз тюремщика. Несколько секунд его глаз, не моргая, смотрел на Шрагина. Потом снова щелкала заслонка и железный глаз закрывался. Два раза в день тюремщик приносил железную миску похлебки и кусок хлеба. Стоял, ждал, пока Шрагин съест, и уходил с миской. По этим приходам тюремщика Шрагин вел счет дням и ночам. На третьи сутки Шрагин спросил тюремщика, какая там, на «воле», погода.

— А тебе-то что? — оскалился тот.

— Да вот не знаю, в чем пойти погулять…

— На том свете гулять будешь, — по-своему ответил шуткой тюремщик и вырвал миску из рук Шрагина.

Грохнула металлическая дверь, лязгнули запоры, и снова сдвинулись молчаливые стены. Да, надежд никаких! Как заставить себя не думать об этом? Лучше вспоминать. Еще раз пройти весь путь, начиная с того дня, когда он узнал, что поедет в этот город. Шрагин заставил себя снова переживать торопливую дорогу сюда и потом — каждый день жизни и борьбы. Он снова жил и боролся вместе со своими товарищами…

На пятые сутки утром в камеру вместе с тюремщиком вошел Бульдог.

— Ничего сказать не хотите? — спросил он. Шрагин не ответил. На лице Бульдога мелькнуло подобие улыбки, и он быстро вышел.

Видя, как тюремщик нетерпеливо переступает с ноги на ногу, Шрагин ел похлебку нарочно медленно, обстоятельно закусывал хлебом.

— Кончай хлебать! — не выдержал тюремщик. — Тебе наедаться не к чему… — Он вырвал из рук Шрагина миску и ушел, по пути выплеснув в парашу остатки.

В этот день второй раз похлебки не дали. А вечером снова явился Бульдог. Он был заметно пьян и, войдя в камеру, долго молча смотрел на Шрагина.

— Ну, красный господин, будешь говорить? — спросил он глухим голосом, каким он всегда говорил во время пыток. — Не будешь? Ну и не надо. Мы тебе сами поможем молчать. Твой трамвай пришел на конечную станцию. Понимаешь? Там поворота назад нет… — Он покрутил пальцем перед лицом Шрагина. — Там тупик.: конец… Понимаешь? — Было видно, что ему этот разговор доставляет наслаждение, весь его облик, глаза, интонация выражали его торжество над умом, волей и даже над строгой мужской красотой Шрагина. Расширенное и утяжеленное книзу лицо палача покрылось розовыми пятнами.