Изяслав - Алексей Разин

После ареста воеводы Коснячко Люда и Добромира остались в девичьей светёлке на вышке. Люда сидела и плакала. Проходили долгие часы ожидания, а отец всё не возвращался домой. На Горе было тихо, как в могиле. Люди сидели дома, и никто не смел показать своего носа на улицу. Только на Подоле народ шумел и кричал на вече.

Люда посылала отрока на княжий двор узнать об отце, но тому неопределённо ответили: «Воеводу задержал князь…» Уже Болеслав и Изяслав вошли в Киев и заняли княжеский дворец, уже начали разводить войска по квартирам, а воеводы всё не было и не было. Никто не знал, куда девался старик: все видели, как его насильно увезли на княжий двор, но никто не видел, чтобы он уехал оттуда.

В таком беспокойстве Людомира дождалась вечера. И вот теперь, как и в прежние времена, она услыхала звуки вечевого колокола. Она невольно задрожала при одном воспоминании о том, какое чувство возбуждали в ней эти звуки.

«Что же это значит? — подумала она. — Неужели опять бунт? Неужели новая междоусобица?»

А колокол всё гудел и стонал. Там и сям по дороге двигались вооружённые отряды польских дружин и рати Изяслава; они шли на ночлег. Время от времени люди крадучись выбирались за ворота собственных домов и, влекомые любопытством — а что там, на вече? — стремительно бежали к Кожемякским воротам.

Наконец звон утих, собрав на площадь столько народа, что на ней было теснее, чем в муравейнике.

Добромира послала на Подол отважного челядинца узнать от кого-нибудь о воеводе, расспросить людей и послушать, что говорят на вече. Посланный вернулся поздно и рассказал, что случилось: чего хотели киевские выборные, что говорил король и как он успокоил народ, но о воеводе не было ни слуху ни духу.

Людомира плакала и молилась целую ночь.

На следующее утро взошло прекрасное весеннее солнце и рассеяло туман, расстилавшийся над водою и лесами, но оно не развеяло тоски молодой девушки. Снова была разослана челядь по всему Киеву, и Люда ожидала вестей.

Киев начал оживляться. Со всех сторон тянулись вооружённые польские отряды, конные и пешие; одни уже въезжали на княжий двор, другие останавливались у Десятинной церкви, третьих отсылали на Красный двор, куда именно сегодня собирался отправиться на продолжительное время король Болеслав. Часть войск было велено разместить на Берестове и в прилегающих погостах[131] и деревнях.

Люда ни у кого не могла узнать об отце. Добромира давно ушла бы сама на разведку, но боялась оставить девушку под присмотром одних служанок. Она ждала, пока войска окончательно расквартируются.

Людомира продолжала смотреть через окно на дорогу и вдруг увидела Богну Брячиславовну. Девушка торопилась и шла, нагнув голову, так быстро, что служанка едва поспевала за нею. Поравнявшись с теремом воеводы, она, точно тень, проскольнула в калитку, вбежала в сени и исчезла. Ещё момент — и она была в светлице Люды. Богна казалась испуганной, даже почти в отчаянии; по-видимому, она хотела что-то сказать, но не знала, с чего начать. Тревога эта была очевидна и для Люды.

— Что с тобою? — спросила она.

— Ничего… Я бежала к тебе… — Девушка осеклась.

— И что же? Ты знаешь что-нибудь об отце? Говори!

— Да, знаю, — отвечала та, глядя с состраданием на Люду, но всё ещё не произносила того, что знала.

Люда испытующе посмотрела на Богну.

— Он всё ещё на княжьем дворе?.. Ведь он туда поехал…

Богна бросилась на шею приятельнице и со слезами начала целовать её.

— Да… поехал… но уже больше… не вернётся, — пролепетала она.

Люда всё ещё не понимала, в чём дело.

— Почему не вернётся?

Богна нежно поцеловала подругу.

— Не может… Мстислав отомстил ему… он умер…

Людомира залилась слезами. Когда обе настолько выплакались, что могли разговаривать, Богна рассказала толково, что случилось с воеводою с минуты его ареста. Обо всём этом поведал её матери Путята, а мать послала уведомить о том Люду.

Через некоторое время после нервного потрясения Людомира призадумалась над своим сиротским положением; она перестала плакать, но перед её глазами постоянно стоял отец, который её так сильно любил, нежил и лелеял. Надо было отыскать хотя бы тело его и похоронить, но где искать? В какую сторону идти? От Богны она узнала, что его повесили в Дебрях. С тяжёлыми мыслями, неподвижно сидела она долгое время, взор её блуждал.

— Пойду искать его, — произнесла она как бы про себя.

— Куда ты пойдёшь? — перепугалась Добромира. — Ведь Дебри велики…

— Верно, за княжьим двором… Туда пойду…

— Подожди до завтра… Пусть всё успокоится… пусть войска и дружина разойдутся по квартирам, и тогда… Слышишь… опять бьют в котлы и литавры…

Но Люда как бы не слыхала предостережений Добромиры.

— Пойду… ещё хоть раз увижу его… попрощаюсь с дорогим моим тятенькой… похороню его по-христиански…

Никакая сила не могла удержать Люду. Она обняла Богну, вырвалась из рук Добромиры и побежала прямо к воротам позади княжеского двора.

По дороге она встречала людей, с удивлением смотревших на неё. Прохожие обращали внимание на её бескровное лицо, длинную расплетённую косу, развеваемую ветром, который, словно железным обручем, сжимал её белую шею и она еле переводила дыхание. Добромира бросилась было за нею, но её старые ноги не могли поспеть за девушкой, и она вскоре потеряла её из виду.

А Людомира всё бежала, не говоря никому ни слова и даже не глядя на прохожих. Миновав калитку за княжеским двором, она побежала по узкой лесной тропинке, ведущей к Печерской лавре, и вдруг остановилась от усталости. Лесной холод освежающе подействовал на её разгорячённый мозг, она пришла в себя и осмотрелась кругом. Везде стоял гигантский лес, упиравшийся вершинами в небо. С обеих сторон прижимались к громадным берегам и осинам кусты орешника, покрытые молодыми, пушистыми и ещё не совсем распустившимися листьями; на мягких почках спокойно висели крупные капли росы, отливавшей на солнце всеми цветами радуги. Тут же, у её ног, из-под прошлогодних пожелтевших и почерневших листьев вырывались фиолетовые головки колокольчиков и фиалок и целые островки подснежников, робко глядевших на солнце. Дальше стояли, одно подле другого, деревья, высокие, внушительные; они молчаливо смотрели в синеву небес и чуть слышно вели между собою беседу. Длинные сучья, сплетаясь в сердечных объятиях, представляли собой род зелёного балдахина, сквозь который проникали острые стрелы солнечных лучей. Они освещали и согревали воскресавшую мелкую поросль, ютившуюся у подножия гигантов.

Остановившись на тропинке, Люда начала вслушиваться в торжественную тишину. Вместе с лёгким дуновением ветерка до её слуха доносилось какое-то эхо. Девушка подняла голову, прислушалась: не то человеческие голоса, не то отдалённый топот лошадиных копыт смутно мерещились ей… Она напрягла слух и вдруг поняла, что это было ни то, ни другое: шумело мельничное колесо на Крещатике.

Стоя на дороге, она не знала, куда идти; однако, подумав и как бы решившись, пошла налево. Долго шла она в лесной тишине, нарушаемой лишь звуком её собственных шагов. Но вдруг из-за холма мелькнул золотой крест; она сделала ещё несколько шагов и вышла на небольшую поляну — ей открылся вид на Днепр. За широкою тёмною зеркальною поверхностью реки тянулся громадный луг, называемый Туруханьим островом; далее блестело какое-то другое водное пространство — это был второй рукав Днепра; ещё далее, на горизонте, зеленел лес, над которым как бы висел голубой, безбрежный шатёр небес.

«Там город… отсюда не далеко», — подумала она и вернулась назад.

Людомира переступила через тропинку, ведшую к монастырю, и остановилась: ей показалось, что перед нею змеится едва заметная тропинка, по которой ещё недавно кто-то прошёл. Молодая травка была примята, орешник поломан, листья и земля как бы истоптаны копытами лошадей. Люда пошла по этим следам.

Она недолго шла под гору; вдруг перед нею открылась лесная прогалина, посредине стояли два дуба, на которых болтались трупы повешенных. Вершины этих дубов, как и окружавших их деревьев, были покрыты стаями воронов, почуявших добычу. Смелейшие из них сидели на головах повешенных и выклёвывали глаза; вороны ссорились и дрались между собою, вспархивали и опять садились; когтями и клювами они рвали одежду на груди несчастных, чтобы скорее добраться до тела…

Люда, испуганная этим зрелищем, увиденным ею впервые в жизни, попятилась назад, и вдруг ей показалось, что она узнает знакомую одежду… Она невольно подалась вперёд, желая убедиться, не ошибается ли, но в тот же момент до её слуха долетел свирепый рёв медведя. Она не видела его, но от этого рёва, прокатившегося по лесу эхом, она вздрогнула. И всё же Люда подошла ближе и среди повешенных узнала своего отца. Тут же она заметила медведя, который, усевшись на ветвях, лапами раскачивал их, так что тела несчастных колыхались. Медведь явился сюда за мёдом и, насытившись им, уже слезал с дерева, как вдруг увидел девушку и от удивления застыл на месте.