Бремя чисел - Саймон Ингс

Как будто чем больше подробностей, тем история убедительней. Тем более что по собственному признанию Стейси в тот раз увиденное оставило ее равнодушной. Внезапность приезда и отъезда, технические трудности, возникшие во время съемок, не говоря уже о ее собственном физическом состоянии — она тогда только-только выписалась из клиники, — все это сильно притупило чувствительность Стейси к тому, что она видела вокруг себя.

— Я никак не ожидала, что это сильно напомнит мне клинику, из которой меня незадолго до этого выписали. Зеркала на уровне головы. Душевые кабинки без занавесок. Отличие в том, что там были шкафы с протезами для ампутированных конечностей, много изуродованных и обожженных людей. Маленький мальчик без обеих рук…

Она рассказывает таким тоном, каким повествуют о какой-нибудь тошнотворной выставке. Стейси и ее спутник остановились, ждут, пока девушка в белой блузке наполнит их бокалы.

— Я даже не расстроилась, — сказала Стейси. Тут она заметила меня и, взяв за руку, притянула к себе. — Я слишком долго жила в обществе монстров.

* * *

Навещают ли крестьяне из Голиаты, ставшие жертвами противопехотных мин, кладбище, где покоятся их оторванные конечности? В конце лета я почувствовал, что мне становится все труднее и труднее сосредоточиться на своей работе. Иногда я бесцельно тратил целые дни, часами разъезжая в машине по южной Англии, по тем местам, где прошло мое детство. Когда я добирался туда, куда хотел, бывало уже далеко за полдень. Точнее сказать, наступал ранний вечер. Свет заходящего солнца бил в глаза, и геометрически правильные очертания холмов казались почти черными на фоне неба. Я подолгу вглядывался в боковые окна и зеркало дальнего вида, пытаясь увидеть стены этого мира. Холмы постоянно меняли свои очертания — то напряженно вздыбливались, то вновь разглаживались, подобно какой-то неведомой мне диаграмме.

Я могу объяснить эти поездки как некую попытку — слишком запоздалую и поэтому безнадежную — пробудить смутные детские воспоминания. Зеленые холмы южного побережья, их пропитанные дождями склоны, долины, поделенные разросшимися живыми изгородями на неправильной формы прямоугольники.

Мое прошлое. Моя ампутированная конечность.

3

Суббота

13 марта 1999 года

Я не спал всю ночь, пытаясь дозвониться до своего партнера. Он так и не ответил.

Примерно в четыре утра я нашел грузовик, брошенный на автомобильной стоянке в пригороде Форт-Уильяма. Ника Джинкса и след простыл. У меня не хватило самообладания сорвать с трейлера печать МДП и заглянуть внутрь. Какой в этом смысл, если прошли почти сутки? Я повез наш испортившийся товар на юг. Надежно припарковал трейлер, взял напрокат автомобиль и отправился за помощью.

«Феррере Грейндж». Отштампованные из нержавейки буквы, неким алхимическим образом впаянные в гранит. Немного ниже на поверхности камня строчка рубленым шрифтом: «Мы перерабатываем сельхозпродукцию». Во дворе — указатель. Белый пластмассовый палец тычет в сторону приемной. Работающие в ней девушки — недавние школьницы из соседних безликих городков — успели перенять повадки прожженных турагентов.

Внутри вагончика под ногами похрустывает дешевое ковровое покрытие. Откуда-то изнутри доносятся звуки работы консервного заводика. Вот они, синкопированные ритмы легкой промышленности Линкольншира: повизгивание пластиковых подшипников, клацанье конвейерных лент, писк вакуумных упаковочных машин и тому подобный скрип и скрежет. И каждый звук — как вопль протеста.

— Вы уже бывали здесь раньше? — спрашивает меня девица в приемной.

Конечно, бывал. Я знаю эти места, эти продуваемые сквозняками сараи, заставленные до потолка пластиковыми лотками, рулонами гофрированной бумаги — коричневой, фиолетовой, зеленой. Стопки пестрых картинок: смуглые, улыбающиеся островитянки; грудастые фермерские дочки; косынки, ожерелья из морских раковин, капуланы с разрезом до бедер, дешевая, скверно, в три цвета отпечатанная порнография. В другом углу — огромные тюки самоклеящейся пленки, коробки со стикерами. На полу — грязные конфетти, британские флаги, французские триколоры, дурацкие крошечные эмблемы, а под всем этим — неистребимые, не поддающиеся круглосуточной уборке голубовато-зеленые крошки брокколи, обрезки морковных хвостов, раздавленные желтоватые трупики брюссельской капусты, помидорные завязи, просто гнилье.

Служащая протягивает мне желтую пластиковую каску, куртку, флуоресцирующие резиновые сапоги и такую же робу, а также беджик с надписью «Посетитель». В таком прикиде меня никто не запомнит.

— Мне нужно глотнуть воздуха. Я выйду ненадолго наружу. Не возражаете?

Беспокойство на лице служащей дает основания предположить, что работа у нее такая, что приходится отчитываться даже за каждую короткую отлучку в туалет. Она начинает нести какую-то чушь о принятых у них правилах техники безопасности. Я могу случайно споткнуться. Могу упасть. Могу угодить в рабочую зону и, впав в безумие от бешеного производственного ритма, свалиться в пасть упаковочной машины.

— Но я могу постоять немного снаружи возле офиса?

— Ну хорошо, — вздохнув, сдается служащая. — Только не отходите далеко.

За упаковочными цехами раскинулась паутина борозд, оставленных колесами комбайнов и трейлеров. А вот и они, Чисуло и Хэппинесс, очищают от земли дары нового урожая. Это сладкие дыни.

Хэппинесс моложе своего мужа. Кожа у нее светлее и даже обсыпана веснушками — наследство залетного папаши-датчанина.

Феликс, напротив, староват и черен лицом, и не было случая, чтобы азунгу — этим словом на его родине называют всех белых — не подивились его черной кривобокости.

— Совсем как красное дерево, — восклицают белые. По его словам, это верный признак того, что они ничего не смыслят в плотницком деле.

Пожалуй, будет лучше, если я остановлю выбор на Торне. Феликс с его фигурой — ее как будто вытесали суровые горные ветры — слишком бросается в глаза. Увидев меня, он выпрямляет спину и улыбается: такая вот привычка у его народа — улыбаться. Не обольщайтесь, это вовсе не означает дружелюбного к вам отношения.

Странную услугу я оказал этим двоим, ее суть невозможно с ходу объяснить аборигенам страны веселых лавочников, где важнее всего то, услышан ваш голос в шуме других голосов или нет. Официально их как бы не существует, так что есть вещи, которые Чисуло и Хэппинесс в этой жизни сделать не могут. Банки отказываются принимать их скудные сбережения. Публичные библиотеки не желают выдавать им книги. С другой стороны, их очень многое нельзя заставить делать (приятная неожиданность — по крайней мере на первых порах), потому что там, откуда они приехали, государство дает мало, а требует гораздо больше.

Работающая рядом с мужем Хэппинесс поднимает голову. Хотя ее усыпанное веснушками лицо остается бесстрастным, по глазам видно, что она уже строит планы. Но это обычное выражение лица ее соплеменников, жителей Джибути, этого ада земного, где люди постоянно, как коровы, жуют листья — жуют просто так, чтобы хоть чем-то себя занять.

Я говорю, что у меня есть для них работенка, называю сумму, которая должна произвести впечатление, но при этом не вскружить им голову — не хотелось бы напугать этих людей или вызвать подозрения.

Однако они колеблются, ведь у них и так есть хорошая работа. В лучшие дни обычный человеческий пот дает им заработать полтора фунта в час.

Первым соглашается Чисуло:

— Пойду заберу Ашу.

Аша — их дочь. Ее присутствие нежелательно, но я боюсь отпугнуть родителей, если скажу, что девочку брать с собой нельзя.

Оставив Хэппинесс, мы спускаемся вниз по холму. Чисуло идет впереди. Вся эта сторона долины представляет собой одно огромное поле, отведенное под дыни самых разных сортов. Дыни на любой вкус. Здесь выращивают сладкие полосатые сорта, желтые «пасспортс», чуть дальше — похожие на фаллосы «кароселли ди полиньяно». Грядки тянутся до самого леса, где начальство охотится на куропаток, которых тут великое множество.

Мы заходим в лес и идем довольно долго, потому что вскоре оказываемся в самой чаще, куда уже почти не проникает солнечный свет. Я с трудом представляю себе, где может находиться их дочь. Кругом густые заросли кустарника, поваленные деревья и неизвестно куда ведущие тропинки.

Чисуло резко берет влево, проходит мимо поваленного дуба, и мы оказываемся перед полуразвалившимся трейлером без колес, но с торчащими тормозными колодками. Пластмассовый щиток над задним окном отсутствует, в решетке, тянущейся понизу, с равными интервалами проломаны дыры, и это наводит на мысль, что здесь в припадке вредности поработал ногами не очень дисциплинированный ребенок.

Видно, что когда-то давно бока «харрикейна» пытались без особого усердия выкрасить зеленой краской. Перед дверью — ступеньки, сложенные из шлакобетонных блоков. Из трейлера доносится детский смех.