Левый берег Стикса - Ян Валетов

По дороге, мимо них, проносились машины с черными, непривычными номерными знаками и включенным ближним светом, пахло травой и дождем.

Костя прислушался к себе и почувствовал, как где-то внутри, возле средостения, зашевелился черный, многоногий жилец, родившийся этим днем. Он не собирался уходить. Он ждал. Он хотел крови. И, что самое страшное, теперь он был неотъемлемой частью Краснова — плоть от его плоти.

Они опять тронулись в путь. Романовский быстро вел машину по узковатой, ухоженной польской дороге, одновременно говоря со Штайнцем по мобильному телефону. Разговор шел на немецком, но Костя так устал, что даже не прислушивался. Рядом, прижавшись к нему, сидела Диана.

— Жизнь продолжается, — подумал Краснов. — Мы живы. Жизнь продолжается. И прощения у тех, кого нет, уже не попросить.

— Мама, ты как? — спросил Марик, выглядывая из-за высокой спинки переднего сидения. И повторил, уже срывающимся голосом. — Мама, ты как?

Диана не ответила. Костя, леденея от ужаса, за плечи развернул ее к себе. Глаза жены были закрыты, руки совсем холодными, веки, даже в неверном закатном свете, были синеватыми.

Черный, скользкий спрут торжествующе взметнул щупальца к самому его горлу. Краснов, дрожащими пальцами тронул Диану за шею и, нащупав рвущуюся ниточку пульса, заорал хрипло и страшно, уже не заботясь о том, что пугает криком детей:

— Томаш! Гони! Она умирает!

— Во внутрь я не пойду, — сказал Тоцкий. — Уж, извините. Хотите, можете меня к перилам пристегнуть, но второй раз этого я не выдержу. Убегать не буду, обещаю.

Миронов посмотрел на него недоверчиво. Ружин вышел из дверей дачного дома, бледный, как смерть, и кивнул головой. Ожидавшие его знака эксперты засуетились возле микроавтобуса, выгружая аппаратуру — несколько кофров и металлический чемоданчик.

— Я думал, — сказал Миронов, — что вы, все-таки, время тянете, Андрей Викторович.

— Я, конечно, коммерсант, мне с вами в обилии нравственных принципов тягаться бесполезно, лицом не вышел, — сказал Тоцкий, присаживаясь на ступеньки. Делать это со скованными впереди руками было на редкость неудобно. — Но тянуть время, рассказывая сказки о смерти друга, это, все-таки, чересчур. Не находите?

— Нахожу. Руки дайте.

Тоцкий протянул ему руки и Миронов, расстегнув замки, приковал его левую кисть к ограждению перил.

— Спасибо за доверие, — сказал Андрей, и полез свободной рукой за сигаретами.

Один из экспертов, высокий и нескладный, похожий, скорее, на студента-медика, чем на криминалиста, остановился рядом с ними.

— Вы там были? — спросил он, обращаясь к Тоцкому.

— Был.

— Наследили?

— Так получилось. Я перенес тело сюда.

— Где нашли?

— Там, — указал Андрей рукой. — По тропинке, налево. Метров двадцать. Яму я не закапывал.

— Вы были один?

— Как перст.

— Врет ведь, — сказал эксперт Миронову.

— Вру, — отозвался Тоцкий, — естественно. И комментариев не будет. Я был один. Исходите из этого.

Криминалист недоуменно посмотрел на Тоцкого, пожал плечами и прошел в дом. Судя по выражению лица Ружина, ему возвращаться в помещение не хотелось, но когда в дверь шагнул Миронов, он, глубоко вздохнув через стиснутые зубы, с присвистом, шагнул вслед.

Андрей сидел на нагретых солнцем ступеньках, курил, смотрел, как катится к закату солнце, и старался не думать о том, что происходит там, внутри. Не думать получалось плохо. Он слышал голоса из-за неплотно прикрытой двери, клацанье затворов фотоаппаратов, шаги. Потом из дома пробкой вылетел не выдержавший зрелища Ружин, заметался по крыльцу, зажимая рот руками, и метнулся за угол, по бетонной дорожке.

Тоцкий закрыл глаза свободной рукой и замер, чтобы ничего не видеть и не слышать. Он чувствовал, что может разрыдаться. Последние десять часов, несмотря на внешнюю браваду, стоили ему огромных усилий. Он всегда считал себя достаточно сильным человеком, но узнавать, где предел его возможностей, ему не доводилось.

И сейчас, он, похоже, нащупывал последнюю грань, за которой могло быть все, что угодно. Истерики, слезы, бешенство или сухое, как воздух пустыни, безразличие. Опустошенность.

Когда он открыл глаза Миронов сидел рядом с ним, понурившись и опустив руки между колен.

— Это точно Гельфер? — спросил он, негромко.

— Точно.

— Сейчас опознать невозможно. Жена в Москве. Вызовем, конечно. Но это сутки, как минимум. Может быть, она? По шрамам? Особым приметам? У него были какие-нибудь особые приметы?

— Он был очень хороший, порядочный и добрый человек. И очень умный. В отличие от тех, кто его убил.

— Я не об этом.

— А я об этом.

— Ты готов произвести официальное опознание?

— Да, готов.

— Даже не зная особых примет?

Тоцкий поднял на собеседника глаза.

— Я знал его шестнадцать лет. А последние пять проводил с ним больше времени, чем ты с семьей. Иногда — по двадцать часов в сутки. Как ты думаешь, я могу его узнать, — он запнулся, — даже таким?

— Наверное — да.

— Точно — да.

— Там следов — куча. Земля на полу. Юра говорит, что минимум трое заносили тело.

— Юра — это тот, длинный?

— Юра — это наш начальник ЭКО.

— Ему придется смириться с мыслью, что я все делал сам.

— И мне?

— И тебе.

— А кто его убил — скажешь?

— А ты поверишь?

— Не знаю. Смотря, что скажешь.

— Правду скажу.

— Говори, я слушаю.

— Был у нас такой начальник службы безопасности, Лукьяненко, — сказал Тоцкий и умолк.

На крыльцо вышел криминалист Юра.

— Под деревом я нашел гильзы, — сказал ему Тоцкий, глядя снизу вверх, в пол оборота. — Там и оставил. На стволе — следы пуль и крови. За домом — тоже куча следов. Можешь послать своих, пусть смотрят.

— Спасибо на честном слове, — мрачно пошутил криминалист, — без тебя бы не сообразили. Ты кто — банкир или Пинкертон. Следы, понимаешь ли…

— Обвиняемый я, — отшутился Тоцкий.

— У тебя размер ноги, какой? — спросил Юра. — Сорок два?

— Сорок два, — подтвердил Андрей.

— Со следами земли там еще две пары, сорок пятый и сорок четвертый. Слышь, обвиняемый?

— Я все делал сам, — повторил Андрей упрямо.

— Ну, тебя, — отмахнулся Юрий мосластой рукой, — все равно узнаем. Там следов, как у Жучки блох.

Он огляделся.

— Скоро сумерки. Спешить надо. Мы на яму и возле дома. А то в темноте не наищешься.

— Там, у ямы, и днем темно, — предупредил Тоцкий.

Они опять остались вдвоем.

— Ты прикрываешь кого-то? — спросил Миронов.

Андрей не ответил.

— Рано или поздно, — сказал чекист, — тебе придется что-то говорить. Уж поверь.

— Весь вопрос в том — рано или поздно. Я выбираю — поздно. А в моем случае — это почти «никогда». Знаешь, Александр Сергеевич, я бы тебе и о Гельфере ничего не сказал бы, но не хочу, чтобы все у них прошло тишком-нишком. Только опасаюсь, что и это вопрос не твоего уровня. Прикажут — забудешь и то, что только что видел. Служба у тебя такая.

— Если ты будешь говорить загадками, то мы каши не сварим, — сказал Миронов. — Я, кстати, не могу сказать с уверенностью, что это тело — твой коллега.

— Тогда через сутки и поговорим, раз ты не уверен. Ты что, не видишь, что здесь произошло?

— Вижу. Была перестрелка. Вижу следы крови на втором этаже, в гостиной. Вижу труп неизвестного мужчины на кухне первого. Вижу следы крови у дома. Я много чего вижу. Но, как я могу делать выводы, если ты отказываешься мне хотя бы что-то объяснить? Я не из «убойного», это не моя компетенция, понимаешь? Я, вообще не должен был этим заниматься — есть соответствующие службы.

— А я — в твоей компетенции, Миронов? — спросил Тоцкий со злостью. — Ты уверен, что я в твоей компетенции?

— Давай, Андрей Викторович, сделаем так. Ты скажешь мне то, что считаешь нужным. Пока.

— Пока? — переспросил Андрей.

— Пока, — подтвердил Миронов. — Ты допускаешь ведь, что твое мнение может измениться? Со временем?

— Вот это вряд ли. Скорее, твое мнение может измениться.

Они замолчали, ожидая пока мимо них пройдут эксперты, вышедшие из дома.

— Возможно, — согласился Миронов. — Заметь, я не прошу у тебя о доверии. Я хочу только услышать твой рассказ о произошедшем. Меру своей откровенности ты выбираешь сам. Я даже не буду задавать тебе сакраментальный вопрос — кто такие «они», которых ты хочешь вывести на чистую воду? Просто скажи мне, что здесь произошло сегодня?

Андрей смотрел на этого румяного СБУшника, и лихорадочно просчитывал, что он может рассказать, а что должен утаить, во что бы то ни стало. Было совершенно понятно, что скрыть присутствие здесь Виталия и его команды не удастся. Но и говорить о них и их роли в событиях этого утра он не станет. Пусть сами думают. Информация о Диане и детях никому не повредит, кроме тех, кто продумывал легенду об их бесследном исчезновении.

Костя официально мертв, и тут ему надо молчать, поскольку только он, МММ и его люди в курсе того, что сообщение о его смерти в Берлине — «утка». Смерть Лукьяненко? Пока надо молчать. Молчать про тела, скрывшиеся в зеленовато коричневой жиже болота. Молчать про машины, канувшие в черной, глубокой воде озера. Их нет, и не было. Но это и было единственным доказательством правдивости его рассказа. Удостоверения и бумаги погибших, Роман сжег, облив бензином, прямо там, на лесной дороге. До пепла. Пропали без вести. Так, что тогда? Дозированная правда? Она будет слишком похожа на ложь. Но ничего другого у Андрея в запасе не было.