Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— Что жизнь, что богатство и слава мира сего? — суета и тень…

— Дозволь слово молвить, пресветлый государь, — поднял глаза на Иоанна дьяк Висковатов с застывшим в руке пером.

Иоанн вопросительно посмотрел на Ивана Михайловича.

— Блажен, кто смертию приобретает душевное спасение! — плавно выплеснул из сердца дьяк, не обладавший, к сожалению, даром предвидения.

— Поставь твои слова с моими рядом, — согласился Иоанн.

— Здесь все слова твои, пресветлый государь, — отозвался Висковатов, — ибо великие мысли твои выражают.

— Он подлее раба своего, Шибанова, действует, — добавил Малюта, ободренный первым удачным вмешательством.

Однако царь нетерпеливо дернул плечом, и Малюта умолк.

— Устыдися раба своего, Шибанова: он сохранил благочестие перед царем и народом: дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих: ибо они клялись великому моему деду служить нам верно со всем их потомством, — продолжил Иоанн, отметив про себя, что Малюта слушает внимательно и фамилию княжеского стремянного подбросил к месту. — Возвратимся в Москву, Григорий Лукьянович, и осудим Шибанова на казнь. Хозяина пусть не предал, зато нам и отечеству изменил. С литовцами да поляками на Русь пошел бы, ежели князь велел, — значит, однако, неприятеля мы с нашей дороги и уберем.

— Правильно, пресветлый государь, — откликнулся Басманов. — В бою каждый воин способен принести победу, коли стрелу нацелит в сердце воеводы.

— Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. — Иоанн умел подхватить чужую мысль и переиначить так, будто и раньше ему принадлежала.

Сейчас он просто улавливал звенящий звук от полета стрелы, нацеленной именно в его сердце. Курбский стрелял из лука отменно и часто в детстве забавлял младшего приятеля, сбивая с веток нахохлившихся ворон. А однажды и спас будущему царю жизнь, метко угодив в пасть взбесившегося пса, который кинулся на Иоанна.

— Жалуется в своей грамоте, как баба, — сказал сурово князь Вяземский. — Ему ли плакать?! Обласкан твоими милостями, пресветлый государь, сверх всякой меры от доброты твоей душевной. Воеводой и наместником ливонским ты его сделал. Ни один воевода подобных отличий не имел! Только он да Горбатый-Шуйский таким большим количеством полков распоряжались.

Басманов нахмурился. Не его Иоанн послал в Юрьев после полоцкой победы, не он речь держал перед боярами. Правда, у Иоанна иногда трудно было отличить ссылку и даже высылку от повышения. Умел он совмещать удаление нежелательного лица с государственной пользой. Басманов здесь пригождается. Нечего по чужим краям шататься.

— Так и отпишем изменнику, — улыбнулся царь. — Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных!

Он знал, что сии слова понравятся Басманову, и решил преподнести боярину своеобразный подарок, признавая собственную ошибку. Милостей достоин был больше Алексей Данилович. Унижая Курбского задним числом, он возвеличивал Басмановы заслуги. Вот кого полагалось ласкать, и даже излишне!

— Я иногда наказывал тебя за вины, но всегда легко и с любовию…

— Что правда, то правда, — произнес задумчиво и ревниво Федор Басманов, ненавидевший Курбского.

Он чувствовал какую-то детскую привязанность царя к князю Андрею, свидетелю юношеских мук и сердечных невзгод. Подобное не забывается. Иоанн с болью прощался с прошлыми переживаниями. Жестокость очень часто идет рядом с сентиментальностью и даже иногда является ее продлением. Жестокость, случается, порождает страдания.

— А жаловал примерно, — заключил Иоанн. — Ты в юных летах был воеводою и советником царским; имел все почести и богатство…

— Поболее меня, твоего, пресветлый государь, верного слуги, — проворчал Малюта.

Он дворянин, и не из захудалых. Теперь он думный дворянин, а отчего не боярин? Вполне мог бы получить и чин окольничего. Федор Басманов немного позже превратится в кравчего в одно мгновение. Когда Малюта нерасчетливо заикнулся о сокровенном желании подняться хоть на ступеньку, царь почему-то презрительно ухмыльнулся и прошипел:

— Подождешь, пес, и послужишь!

Впрочем, даже Басманов на торжественных церемониях стоял позади многих бояр, в том числе и Курбского. Еще совсем недавно. Род его не княжеский — ну и знай место! Строг царь, а справедлив ли?

— Пора бы напомнить изменнику о его поведении на поле брани, — с иронией предложил Басманов. — Воину подвигами хвалиться постыдно. Воину по заслугам воздаешь только ты, пресветлый государь! Самому себя возвеличивать зазорно.

Иоанн одобрительно кивнул.

— Хвалишься пролитием крови своей в битвах; но ты единственно платил долг отечеству. И велика ли слава твоих подвигов, — прищурился Иоанн, будто припоминая деяния бывшего соратника и друга. — Ну-ка, Алексей Данилович, — обратился он к Басманову, — перечисли его воинские чины, на которые, ты лучше иных знаешь, я глаза закрывал.

II

Теперь настал звездный час Басманова. Речь боярина была остра и упруга, как тщательно откованный булат. Она сверкала, как отточенное лезвие в смертельном бою. Басманов выложил все, о чем часто думал, и вот дождался!

— Когда хан бежал от Тулы, Курбский пировал на обеде у князя Григория Темкина и дал неприятелю время уйти восвояси. Курбский, конечно, был виноват не один. Под Невелем он не сумел разбить с пятнадцатью тысячами отборного войска четырех тысяч литовцев. Он приписал себе и своим воеводам покорение Батыевых царств, подразумевая в данном случае события вокруг Казани.

Иоанн улыбнулся удовлетворенно:

— Астрахани он не видел и во сне. А чего нам стоило вести его и подчиненных ему воевод к победе?

— Сами идти не желая, они безумными словами и у других охлаждали ревность к воинской славе, — прибавил Басманов.

Все это перечисление вин и проступков Курбского позднее — на следующий день — войдет в царскую грамоту, отправленную новому подданному короля Сигизмунда-Августа. Утомленный непривычным нервным напряжением, Иоанн отложил диктовку на завтра.

III

Утром они собрались опять, и Басманов продолжил под придирчивым взором царя обвинять Курбского. Многое из того, что он говорил, соответствовало истине:

— Когда буря истребила под Казанью суда наши с запасом, воеводы и Курбский с ними хотели бежать малодушно, безвременно требовали решительной битвы, чтобы возвратиться в домы победителями или побежденными, но только скорее.

— А когда Бог даровал нам город, — уточнил сам Иоанн, — начался повальный грабеж! Никакого удержу не было со стороны воевод.

Висковатов, не переспрашивая, округлял речи Иоанна и Басманова, придавая им больше энергии, личностного оттенка и иногда отбрасывая казавшееся ненужным. Царь охотно с ним соглашался, когда Висковатов ставил точку и перечитывал написанное.

— Теперь о Ливонии надо бы упомянуть, — посоветовал Малюта, агенты которого наблюдали за каждым шагом Курбского и тут же гонцами доносили на Берсеневку в специально отведенное для того время.

Иногда Малюта встречался с прибывшими в Секретной избе, которую держал в Стрелецкой слободке.

— «А Ливониею можете ли хвалиться? — Иоанн теперь обвинял и других. — Ты жил праздно во Пскове, и мы семь раз писали к тебе, писали к князю Петру Шуйскому: идите на немцев! Вы с малым числом людей взяли более пятидесяти городов; но своим ли умом и мужеством? Нет, только исполнением, хотя и ленивым, нашего распоряжения. Что же вы сделали после с своим мудрым начальником Алексеем Адашевым, имея у себя войско многочисленное, — едва могли взять Феллин; ушли от Пайды! Если бы не ваша строптивость, то Ливония давно бы вся принадлежала России».

Иоанн все усиливал упреки, небезразличные для выдающегося военного деятеля, каким был князь. Разгорячившись, он накалял до предела охватившие его эмоции. Как несправедливы были бояре к царю! Сколько он сделал для страны за быстро миновавшие годы царствования, а ведь занял трон еще ребенком! Ах, бояре, бояре! Сколько зла они принесли стране! Сколько посеяли раздоров! Как мешали обустраивать Московию и возвести на вершину мира!

Голос Иоанна крепчал, как ветер полуночный в безбрежной степи. Его волнение передавалось присутствующим.

— «Что было отечество в ваше царствование и в наше малодетство?» — Он задел самое болезненное в прошлом существовании: лица Шуйских придвинулись на мгновение и вызвали приступ страшного негодования, но он смирил себя и, понизив голос, продолжил: — Итак, что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? — повторил он. — Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили села и грады там, где витали дикие звери.