Браво_Два_Ноль - Энди Макнаб

Должно быть, иракцы насмотрелись фильмов про тюрьму, в которых заключенных перевоспитывают с помощью радио, потому что каждое утро с первыми лучами солнца они включали громкоговорители, ревущие прямо за нашим окном. Казалось, оглушительное радио звучит прямо у нас в камере: агрессивная риторика, время от времени перемежаемая такими английскими словами, как «Буш» и «Америка». Затем следовал перерыв на молитву, после чего гневная риторика возобновлялась сначала. И так продолжалось до самого вечера, что буквально сводило всех нас с ума.

Нас бомбили каждую ночь. Багдад отвечал спорадическим огнем зенитных орудий. Одна батарея была размещена на территории нашей тюрьмы. Мы чувствовали содрогание орудий на крыше, слышали голоса и крики расчетов. Похоже, иракцы никак не могли понять, что к тому времени, как становится слышен гул самолета, сам самолет уже далеко улетел.

Ночью тринадцатого февраля на улицах рядом с тюрьмой поднялась яростная пальба из стрелкового оружия, которая продолжалась минут двадцатьтридцать.

– Твою мать, что там происходит? – спросил Динджер.

Они со Стэном подняли меня к окошку, и я, вытянув шею, смог разглядеть следы трассирующих пуль, летящих горизонтально над землей. Казалось, стреляли повсюду.

– Наверное, это революция или попытка государственного переворота, – предположил я. – Идет самый настоящий бой.

Прошло несколько дней, и однажды ночью мы решили попробовать установить связь с остальными заключенными. Нам было известно, что в соседней камере сидит парень по имени Дэвид, и он американец. Насчет Рассела мы ничего определенного не знали. Мы решили выйти на контакт первыми. Если нас засекут, это могло обернуться побоями или чемлибо похуже, но мы решили, что игра стоит свеч. Если когонибудь из заключенных освободят раньше или ему удастся бежать, он по крайней мере сообщит наши имена.

Каждый вечер охранники, покончив со своими обязанностями, запирали дверь из коридора и выходили во внутренний двор. Разумно было предположить, что как только мы услышим лязг закрывающейся двери, охранники будут находиться вне зоны слышимости. Я подошел к двери и громким голосом позвал на помощь. Если бы ктонибудь из часовых откликнулся, я бы объяснил, что одному из нас стало плохо и ему нужна медицинская помощь.

Мы ничего не услышали.

Я крикнул:

– Дэвид! Дэвид!

Послышался шорох, затем:

– Что? В чем дело?

– Ты давно здесь?

– Несколько дней.

Дэвид объяснил, что он и еще один водитель военного грузовика, женщина, заблудившись, пересекли границу и оказались в Ираке. По ним открыли огонь. Дэвид получил пулю в живот, а что сталось с женщиной, он понятия не имеет.

– А кто находится дальше? – спросил Динджер.

– Летчик морской пехоты, по имени Рассел.

– Рассел! Рассел!

Рассел ответил, и мы представились друг другу.

– Что ты слышал? – спросил я.

Рассел Сэнберн был сбит ракетой класса «землявоздух» в небе над Кувейтом на высоте десять тысяч футов. В тюрьме он находится всего пару дней. Мы пришли к выводу, что других заключенных, кроме нас, здесь нет, и договорились продолжать поддерживать связь.

Однажды утром, числа пятнадцатого или шестнадцатого, охранники вошли в камеру, и мы, как обычно, встали и встретили их улыбками. Теперь для нас это уже была рутина. Мы говорили: «Доброе утро», охранники отвечали: «Доброе утро», после чего один из них проходил в камеру и наполнял наши миски.

На этот раз никаких улыбок не было. Вместе с охранниками пришел молодой офицер. Указав на меня, он сказал:

– Ты – ты идешь со мной.

У него была полоска белой ткани, которой он завязал мне глаза. Мне сковали руки наручниками впереди, а на голову накинули одеяло. Офицер в сопровождении солдат повел меня из тюрьмы. Просунув руку под одеяло, он буквально тащил меня за собой. Я смотрел изпод повязки себе под ноги. Мы прошли через ворота, остановились на минуту, офицер обменялся с кемто несколькими фразами, после чего мы пошли дальше.

Мы двигались довольно быстро, когда офицер направил меня прямо на фонарный столб. От неожиданности я упал. У меня из носа хлынула кровь. Офицер нашел эту шутку блестящей. Мы вошли в какоето здание, поднялись по лестнице и оказались в комнате. Меня прижали спиной к спинке и усадили на стул, заставив подобрать ноги под себя, лицом к стене. Дверь закрылась. Я понятия не имел, что будет дальше, но предполагал худшее. Через мгновение с меня сняли одеяло и повязку. Мне приказали встать и развернуться.

Я находился в кабинете. Мне в лицо бил яркий, резкий свет. У стены стоял стул, а напротив была установлена профессиональная видеокамера с микрофоном на подставке. Теперь я понял, почему меня перестали бить по лицу.

Передо мной сидел начальник тюрьмы. Увидев, в каком состоянии находится мой нос, он наорал на молодого офицера. Впрочем, вид у меня все равно был дерьмовый, так что я не понимал, какая разница в том, течет ли у меня из носа кровь. Меня отвели в соседнее помещение с раковиной и приказали отмыть кровь. В качестве губки я воспользовался полоской ткани, которой были завязаны мои глаза. Затем мне дали расческу и зеркало и приказали причесаться. Однако у меня ничего из этого не вышло. Волосы намертво слиплись от грязи и высохшей крови.

Я увидел собственное лицо впервые с тех пор, как покинул ПОБ. Сейчас я был похож на Бена Гана,[21] получившего лопатой по лицу. У меня отросла грязная, жесткая щетина, а кожа шелушилась. Губы мои были покрыты струпьями. Я не мог поверить, что меня собираются снимать на видео. Я немного привел себя в порядок, чтобы порадовать иракцев, но особенно не старался: мне не хотелось выглядеть на экране чересчур здоровым.

Я сидел перед объективом видеокамеры, лихорадочно пытаясь придумать подходящий способ показать, что все это происходит помимо моей воли. Мне вспомнилось, что во время войны во Вьетнаме людей, возвратившихся из плена домой, подвергали уголовному преследованию за то, что они подписывали какието документы или чтото говорили, спасая свою жизнь и жизнь своих товарищей. И выяснилось, что перед представителями средств массовой информации нужно вести себя неестественно, а подписи ставить левой рукой, чтобы все знакомые сразу же догадались о чемто неладном.

В конце концов я решил постараться по возможности держать указательный палец правой руки вытянутым, постоянно потирая им левый глаз под тем предлогом, что он болит после того как я налетел на фонарный столб.

Я сидел и ждал. Пришел рядовой, принесший три стакана чаю. Один он предложил мне.

– Энди, мы зададим тебе несколько вопросов, – наконец нарушил молчание майор. – Я хочу, чтобы ты правдиво ответил на них перед видеокамерой. А потом – как знать, быть может, ты скоро вернешься домой.

– О, огромное вам спасибо.

Майор задал все те вопросы, которые мне уже задавали. Фамилия, личный номер, звание, дата рождения, вероисповедание. Подробности устройства вертолета и краткая характеристика разведвзвода. И, наконец, чем мы занимались на иракской территории. За видеокамерой стоял какойто тип в черных очках; поскольку свет падал ему в спину, лицо его я разглядеть не мог. Он сначала говорил в микрофон чтото поарабски, затем задавал мне вопрос поанглийски. Я отвечал, и он переводил мой ответ. Я постоянно тер глаз пальцем и старался не глядеть в объектив. При этом я говорил сбивчиво, пытаясь изобразить сонливость и рассеянность. Попробовать стоило. Или мне все сойдет с рук, или меня изобьют. На самом деле иракцы никак не реагировали на мое поведение.

– Это все, – минут через двадцать заявил майор. – Теперь ты вернешься в камеру.

Когда я встал, собираясь направиться к двери, тип в темных очках, оторвавшись от видеокамеры, сказал:

– Энди, ты ведь сам понимаешь, что вы никогда не сможете одержать победу, ведь так?

– Это еще почему?

– Потому что вы слишком большое внимание уделяете технике.

Мне завязали глаза, после чего меня отвели обратно в тюрьму и поместили в другую камеру, одного. Я не находил себе места от отчаяния, решив, что теперь, после того как меня засняли на видео, мне суждено остаток своих дней провести в полном одиночестве.

Охранники вошли в камеру, держа повязку, чтобы завязать глаза. Они сказали Динджеру:

– Ты следующий.

Увидев на повязке кровь, Динджер взревел:

– Мать вашу!

Он решил, что или меня расстреляли, или все начинается сначала. В любом случае охранникам придется заниматься этим прямо в камере. Произошло то, что Стэн впоследствии назвал «небольшой потасовкой», конец которой положили другие охранники, которые ворвались в камеру и приставили ребятам к головам дула пистолетов. Динджера увели, и Стэн подумал: «Следующим буду я».

Когда Динджера усадили перед видеокамерой, ему дали сигарету. Обычно Динджер курит, попростому сжимая сигарету большим и указательным пальцами, но перед камерой он изящно держал сигарету между указательным и средним пальцами, словно герой пьесы Ноэля Коварда.[22]