Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Таково объективное толкование событий, но есть и субъективное, замышленное задолго до этих событий конца зимы и весны 97-го года.

ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ

У каждого месяца своя событийность. Первого июня 1997 года стало известно, что президент подписал указ о назначении своей младшей дочери советником президента. Уже давно нетайное стало явным. Круг обязанностей достаточно эксклюзивный - имидж президента. Галстук, речь, манеры, "папа, не сутулься".

Как сказала в своем первом интервью Татьяна Дьяченко, она же до замужества Татьяна Борисовна Ельцина: "Я буду заниматься тем же, чем занималась во время предвыборной кампании. Практически я и раньше выполняла обязанности советника. Сейчас мои обязанности, по сути, легализовались. Вот и все". Ельцина-младшая права - нет такой должности "дочь президента", а должность советника есть. Поле для слухов и интриг как бы сузилось. И протестующая фраза уязвленного чиновника: "Да кто она такая, чтобы указывать: что делать, как делать?" Разумеется, возможен ответ - дочь. И вряд ли для понимающего, поднаторевшего в интригах человека свиты эта должность малозначима. Но для самой дочери все эти разговоры, выходящие за пределы кремлевских стен - вечные обвинения в использовании не заработанного права. Теперь мы имеем ситуацию: мало что советник, еще дочь. Или наоборот, мало что дочь, еще и советник президента. Дочь Ширака Клод - тоже помощник президента. Дочь Назарбаева - Дарига - тоже в политической обойме. Лиха беда начало, а там поедет, покатится, полетит.

Сейчас Татьяне Дьяченко 38 лет. Пять лет назад, в пору первого ельцинского президентства, ей, естественно, было 33. Могла ли возникнуть подобная ситуация, скажем, в 1991-м или 92-м, 93-м? Могла ли в тот момент дочь президента стать его официальным советником, должностным лицом? Отрицательный ответ лежит на поверхности. Ну, конечно же, нет. Это сейчас к президенту привыкли, а тогда...

В своем последнем радиообращении, посвященном итогам первого года своего второго президентства, обращении достаточно странном как по теме, так и по сути (в пору второго президентского срока не принято говорить о первых ста днях, и уж тем более не отмечают, не подводят годовых итогов хотя бы потому, что президент-то не новый), Ельцин лишь подтвердил свою традиционность: все не говорят, а я говорю.

Интересно, что главной в самом обращении оказалась не череда цифр, которая естественна, как некое свидетельство достигнутых успехов, иначе зачем подводить годовой итог, тем более что тебя об этом никто не просит. Темой обращения, его нервом оказались рассуждения президента: как он изменился сам, каким тяжким этот год был для него, год операции и болезни, год полной смены команды. Странно, но я лично испытал некое удовлетворение от президентского обращения. В нем есть признание президентом своей неправоты в нашем личном споре. Споре о степени открытости политики.

Возвращаясь в 1991 год, какой виделась нам политика нового руководства России? Напомню, что тогда не было единства в понимании этой концепции. Кто-то настаивал на абсолютной открытости политики. В этом мы были союзниками и с Полтораниным, и с Филатовым, кстати, и с Силаевым, в тот момент премьером России. К этому тяготели и митинговые демократы. Ельцин, как лидер и как президент, состоялся именно на нестандартной открытости своего "Я". На сей счет у меня не было больших заблуждений, и я понимал, что по мере привыкания к власти, под воздействием окружения, желающего остаться властью, под давлением неминуемых реформаторских неудач, президент будет отходить от принципа открытости, потому как есть оправдательный посыл - его будут теснить обстоятельства, а вместе с ними и создатели этих обстоятельств: Юрий Скоков, Александр Руцкой, Александр Коржаков, Виктор Баранников, Сергей Шахрай. В этот перечень могли попасть и люди противоположных взглядов. Просто, оказавшись во власти, открытость политики, к которой они призывали, им стала мешать. Получив в 1990 году карт-бланш на создание Всероссийской телерадиокомпании, я понял, что в определенной степени в моих руках судьба этой самой открытой политики. И я должен употребить все свое влияние, чтобы помешать окружению президента превратить одно из главных завоеваний, добытых на старте демократического прорыва, превратить в фарс. В определенной степени эта позиция стоила мне карьеры, но не изменила моих взглядов. И вот, по сути, на исходе первого года своего повторного президентства (исключим из него время болезни Ельцина) он пытается вернуть свое прошлое завоевание, которое неразумно похоронил. "Только открытая политика президента и никаких "но" - в этом наше превосходство, в этом наше спасение", - так или почти так он говорит в июле 1997 года. Три последних радийных монолога: один посвящен молодежи, другой - старикам, третий - самому себе. В промежутке еще один, после подписания договора с НАТО. Договор с Белоруссией, договор с НАТО - так сказать, ритуальное сопутствие ритуальных действий, но не они говорят об изменившемся президенте.

Есть перемены и перемены. В одном случае нам надо доказать, что здоровье президента восстановилось полностью, он в хорошей форме, он динамичен, уверен в себе. Он - прежний Ельцин. И в этом случае его напор, возросшие нагрузки, с которыми он справляется, конечно же, очевидные перемены в образе самого президента, так и в восприятии его деятельности со стороны сограждан. Это объективные перемены. Но есть и перемены субъективные, скрытые от глаза. Уход президента в чисто человеческое, приземленное состояние, состояние возросшей естественности, уставшей и прожившей непростую политическую жизнь натуры. Желание поговорить о молодых - неважно где: во власти, в бизнесе, в политике, короче говоря, о взрослых детях; о стариках - твоих сверстниках и, наконец, о себе самом, изменившемся и многое понявшем. Властное затворничество не сделало его счастливым. И Ельцин осознает это уже давно, играет роль короля Лира, бродящего среди верноподданных или прикованного к постели, и тогда верноподданные в растерянности бродят вокруг него с немым вопросом в глазах - чего ждать?

Кто-то скажет - это естественное, чисто старческое состояние. Оно одинаково случается и у дворника, и у президента. Природа берет свое. Дочь президента охарактеризовала образ отца уже не как дочь, а как советник: "Хотелось бы, чтобы Ельцин соответствовал самому Ельцину". В этом смысле Татьяна Дьяченко видит свою бесспорную полезность на новой должности. Ну что ж, кому, как не дочери, знать, где Ельцин естественный и жизненно реальный, а где... Правда, не следует забывать: все, что нравится или не нравится нам в наших близких, не всегда воспринимается точно так же окружающими.

Ельцин долго думал, прежде чем принять столь нестандартное решение по поводу назначения дочери. "Против", как казалось Ельцину, было гораздо больше, чем "за". Но эти "против" существовали и тогда, когда дочь, не будучи советником, практически являлась таковым и оказывала достаточное влияние, в том числе и на кадровые решения Ельцина. Особая ментальность России, где плохо относятся к факту семейственности во власти, разумеется, значима, но не настолько, чтобы упрямому Ельцину принять неадекватное решение. Вообще, само решение о назначении Татьяны Дьяченко - это не решение Ельцина. Это внушенная идея, внедренная в сознание президента Юмашевым, а Юмашеву подсказанная Березовским и одобренная Чубайсом. Хорошо разыгранная комбинация (употребим модную ныне терминологию из сферы безопасности) "по внедрению агента доверия". Разумеется, это сравнение вызывает улыбку. Большего внедрения, чем самовнедренная в семью любимая отцом младшая дочь, быть не может. Дочь - да. А советник - нет. В этом и заключается суть всего действия. Сначала вы завоевываете симпатии человека, а затем человек становится носителем ваших идей и симпатий. Надо отдать должное этой новой генерации политической власти. Надо отдать должное Анатолию Чубайсу, который проявил себя не только как неплохой экономист, но и психолог. В чем же эта психологическая выигрышность?

Чубайс и его команда (а рядом с ними и команда Гайдара) не могли не понимать, что возрастной отрыв их поколения от мудро-здравых президентских лет исключает психологическую близость кого-либо из них к президенту. Это могут быть теплые отношения: отечески-назидательные, отечески-заинтересованные, но не близкие. Разница не только в годах - в биографиях, в образовании, в привычках - и потому во властно-державном опыте. Они безмерно дорожили его отношением к себе. Тогда, в 91-92-м годах, они к нему не стучались, не вытаптывали паркет у его дверей. По большому счету, они его даже не знали. Он сам разыскал их. Точнее будет сказать, те люди из его окружения, которые собирали ему команду. В тот момент этим человеком оказался Геннадий Бурбулис. Ельцин был чужд Горбачеву и до, и после, а значит, он не мог ни в какой степени рассчитывать на либерально-реформаторскую команду президента СССР: Шаталина, Петракова, Богомолова, Аганбегяна, Абалкина. Кто-то из этих людей чуть позже чисто внешне даже примкнул к Ельцину - академики Заславская, Арбатов; те же Николай Петраков и Станислав Шаталин, но очень ненадолго.