Хрущев - Уильям Таубман

История не сохранила сведений о том, действовали ли замечания Берии на Большакова так же, как замечания Сталина — на одного советского режиссера, присутствовавшего при просмотре своего фильма. Предполагалось, что создатель фильма выслушает критику непосредственно из уст руководителя страны. «Это должно помочь нашим режиссерам в их работе», — сказал по этому поводу Сталин. Во время просмотра секретарь Сталина принес ему какой-то документ, просмотрев который Сталин бросил: «Что за чушь!» Режиссер услышал его шепот, вообразил, что речь идет о его фильме, и грохнулся в обморок22.

Порой фильмы неприятно перекликались с реальностью. Так было с исторической драмой о капитане пиратского судна, беспощадно истреблявшем своих соратников, пока наконец те не прикончили его самого. Однако еще хуже было то, что следовало за киносеансами. Хрущев называет это «кормлением». «„Ну, поехали, что ли?“ — говорил Сталин». По словам Хрущева, «кушать мы не хотели, ведь это был уже час или два ночи, надо отдыхать, завтра рабочий день». Мало того: «Я в обеденный перерыв пытался поспать, потому что всегда висела угроза: не поспишь, а он вызовет, и будешь потом у него дремать. Для того, кто дремал у Сталина за столом, это кончалось плохо». Но «все говорили, что они „голодные“, выработали рефлекс и врали»23.

Усталая компания загружалась в несколько автомобилей (Берия и Маленков — в сталинскую копию бронированного «паккарда», а Хрущев — в машину Булганина) и мчалась по темным пустым улицам в Кунцево, на дачу Сталина. Всякий раз Сталин выбирал новый маршрут, чтобы обмануть возможных убийц: только выехав из Кремля, он сообщал шоферу и телохранителям, как ехать на этот раз. Окрестности дачи, выкрашенной в маскировочный темно-зеленый цвет, были залиты асфальтом, чтобы легче обнаружить непрошеных гостей, дача была окружена высоким забором и заграждениями, а леса вокруг были заминированы и постоянно патрулировались службой безопасности. Дом, выстроенный в 1934 году, заменил прежнюю дачу в Зубалове, куда Сталин перестал ездить после самоубийства жены. По словам его дочери, новая дача была «чудесным местом — одноэтажная, просторная, уютная, в саду, среди цветов и деревьев». Однако беспокойный диктатор, которому даже на совещаниях не сиделось на месте — он то и дело вскакивал и принимался мерить комнату шагами, попыхивая своей трубкой, — «снова и снова перестраивал дачу». По воспоминаниям Аллилуевой, «…то же самое происходило со всеми его домами. Он уезжал на юг в отпуск, а когда возвращался туда же в следующем году, дом был уже совершенно перестроен».

В 1948 году Сталин добавил к кунцевской даче второй этаж, однако использовал его только один раз — для приема китайской делегации. Коллег из Политбюро и иностранных гостей он принимал в просторной гостиной-столовой с деревянной обшивкой на стенах, длинным столом, тяжелыми креслами, мягким ковром на полу и камином — «единственная роскошь, которую позволял себе отец», по словам Аллилуевой. По описанию Джиласа, это была «просторная, без всяких украшений, почти аскетическая столовая», с длинным столом, половина которого «была заставлена всевозможными блюдами на подогретых серебряных подносах, а также тарелками, стаканами и прочей утварью. Каждый накладывал себе сам и садился, где хотел, на свободной половине стола. Сталин никогда не садился во главе, но всегда занимал одно и то же кресло — первое слева от конца стола»24.

В дальнем конце столовой располагась почти незаметная дверь, за ней — спальня Сталина: кровать, два небольших шкафчика и умывальник. Часто он спал и в библиотеке — еще одном скромном помещении, тесно заставленном шкафами, наполненными книгами и бумагами. В этом кабинете, на диване у стены, умирал Сталин в марте пятьдесят третьего25. А на ночных застольях, которые описывает в своих воспоминаниях Хрущев, «умирали» гости вождя. «Страшные обеды», — говорит он о них. Сталин боялся яда, и поэтому все гости (кроме Берии, который приносил еду с собой) должны были пробовать блюда перед тем, как их станет есть вождь. «„Вот гусиные потроха. Никита, вы еще не пробовали?“ — „Нет“», — отвечал верный Хрущев. «Тут я попробую, и он начинает есть. И вот так каждое блюдо имело своего дегустатора, который выявлял, отравлено оно или не отравлено, а Сталин смотрел и выжидал»26.

После того как гости Сталина упивались до невменяемости, вспоминает его дочь, «входили их личные телохранители, и каждый „страж“ увозил своего „подопечного“»27. Молотов рассказывал, что Ворошилова, Булганина и Берию (который пить не любил, но пил, чтобы угодить хозяину) быстро развозило; Хрущев «выпивать стал сильно позже»28. Хрущев в своих воспоминаниях уверяет, что он и другие просили официанток приносить вместо вина воду, подкрашенную вином или соком, но Сталин, заметив эту хитрость, «взбесился, что его обманывают, и устроил большой скандал». Если верить Микояну, Сталин ждал, пока у его подчиненных «развяжутся языки», — хотел выяснить, «кто что думает». Хрущев полагает, что Сталин забавлялся, ставя людей, которые от него зависят, в неудобные и порой неловкие положения. «Совершеннейшая бесконтрольность!»29 Ему казалось, Сталин вполне может дойти и до того, что в один прекрасный день «станет штаны при нас снимать и облегчаться за столом, а потом говорить, что это в интересах родины»30.

Бывший трезвенник Хрущев особенно страдал от утреннего похмелья: «Стыдно было бы… встречаться с людьми, потому что обязательно встретится кто-то, и ты станешь с ним говорить, а он увидит, в каком ты состоянии. Это было позорно»31. Не говоря уж о розыгрышах: то кому-нибудь в кресло подкладывали помидор, и, «когда жертва садилась, раздавался громкий хохот», то в водку или коктейль подсыпали соли. Обычной мишенью таких шуток был помощник Сталина Александр Поскребышев, которого Серго Берия описывает как «узкоплечего карлика», «напоминавшего обезьяну»: часто, рассказывает Аллилуева, его «оттаскивали отлеживаться в ванную, а потом мертво пьяным отвозили домой»32. Часто страдал и сам Хрущев — особенно от шуток Берии. Однажды Берия написал на клочке бумаги слово «мудак» и потихоньку прилепил бумажку к пальто Хрущева. Хрущев, ничего не заметив, надел пальто и собирался уходить, когда вся компания разразилась громким хохотом. По словам его помощника, «Хрущев был гордым и ранимым человеком; этот случай ему было неприятно вспоминать и много лет спустя»33.

Затем начинались танцы. Польский коммунист Якоб Берман вспоминал, как в конце сороковых танцевал с Молотовым. «Вы хотите сказать, с Молотовой?» — спросили его. «Нет, ее там не было, она в это время была в лагере. Я танцевал с Молотовым — кажется, вальс… Танцевать я совершенно не умею, так что просто переступал ногами в такт. Молотов вел. Это давало возможность, — добавил Берман, — заметить шепотом что-нибудь такое, чего не стоило говорить вслух»34. Хрущева же особенно раздражала необходимость танцевать украинский гопак: «Приходилось ходить вприсядку и выбивать такт каблуками, а это, откровенно говоря, мне было не так-то легко. Но я старался, как мог, да еще и улыбался. Как я потом сказал Анастасу Ивановичу Микояну: „Когда Сталин велит плясать, умный человек отказываться не станет“»35.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});