Современницы о Маяковском - Василий Катанян

Владимир Владимирович много рассказывал мне, как работает.

Я была покорена его талантом и обаянием.

Владимир Владимирович, очевидно, понял по моему виду, — словами выразить своего восторга я не умела, — как я взволнована.

И ему, как мне показалось, это было очень приятно. Довольный, он прошелся по комнате, посмотрелся в зеркало и спросил:

— Нравятся мои стихи, Вероника Витольдовна?

И получив утвердительный ответ, вдруг очень неожиданно и настойчиво стал меня обнимать.

Когда я запротестовала, он страшно удивился, по-детски обиделся, надулся, замрачнел и сказал:

— Ну ладно, дайте копыто, больше не буду. Вот недотрога.

Я стала бывать у него на Лубянке ежедневно. Помню, как в один из вечеров он провожал меня домой по Лубянской площади и вдруг, к удивлению прохожих, пустился на площади танцевать мазурку, один, такой большой и неуклюжий, а танцевал очень легко и комично в то же время.

Вообще у него всегда были крайности. Я не помню Маяковского ровным, спокойным: или он искрящийся, шумный, веселый, удивительно обаятельный, все время повторяющий отдельные строки стихов, поющий эти стихи на сочиненные им же своеобразные мотивы, — или мрачный и тогда молчащий подряд несколько часов. Раздражается по самым пустым поводам. Сразу делается трудным и злым.

Как-то я пришла на Лубянку раньше условленного времени и ахнула: Владимир Владимирович занимался хозяйством. Он убирал комнату с большой пыльной тряпкой и щеткой. В комнате было трое ребят — дети соседей по квартире.

Владимир Владимирович любил детей, и они любили приходить к "дяде Маяку", как они его звали.

Как я потом убедилась, Маяковский со страшным азартом мог, как ребенок, увлекаться самыми неожиданными пустяками.

Например, я помню, как он увлекался отклеиванием этикеток от винных бутылок. Когда этикетки плохо слезали, он злился, а потом нашел способ смачивать их водой, и они слезали легко, без следа. Этому он радовался, как мальчишка.

Был очень брезглив (боялся заразиться). Никогда не брался за перила, ручку двери открывал платком. Стаканы обычно рассматривал долго и протирал. Пиво из кружек придумал пить, взявшись за ручку кружки левой рукой. Уверял, что так никто не пьет и поэтому ничьи губы не прикасались к тому месту, которое подносит ко рту он.

Был очень мнителен, боялся всякой простуды: при ничтожном повышении температуры ложился в постель.

Театра Владимир Владимирович вообще, по-моему, не любил. Помню, он говорил, что самое сильное впечатление на него произвела постановка Художественного театра "У жизни в лапах" [4], которую он смотрел когда-то давно. Но сейчас же издевательски добавил, что больше всего ему запомнился огромный диван с подушками в этом спектакле. Он будто бы потом мечтал, что у него будет квартира с таким диваном.

Меня в театре он так и не видел, все собирался пойти. Вообще он не любил актеров, и особенно актрис, и говорил, что любит меня за то, что я — "не ломучая" и что про меня никак нельзя подумать, что я — актриса.

Насколько я помню, мы были с ним два раза в цирке и три раза в Театре Мейерхольда. Смотрели "Выстрел" Безыменского[5]. Были на "Клопе" и на "Бане" на премьере[6].

Премьера "Бани" прошла с явным неуспехом. Владимир Владимирович был этим очень удручен, чувствовал себя очень одиноко и все не хотел идти домой один.

Он пригласил к себе несколько человек из МХАТа, в сущности, случайных для него людей: Маркова, Степанову, Яншина. Была и я. А из его друзей никто не пришел, и он от этого, по-моему, очень страдал.

Помню, он был болен, позвонил мне по телефону и сказал, что так как он теперь знаком с актрисой, то ему нужно знать, что это такое и какие актеры были раньше, поэтому он читает воспоминания актера Медведева[7]. Он очень увлекался этой книгой и несколько раз звонил мне, читал по телефону выдержки и очень веселился, хохотал.

Я встречалась с Владимиром Владимировичем главным образом у него на Лубянке. Почти ежедневно я приходила часов в пять-шесть и уходила на спектакль.

Весной 1929 года муж мой уехал сниматься в Казань, а я должна была приехать туда к нему позднее. Эту неделю, которая давала значительно большую свободу, мы почти не расставались с Владимиром Владимировичем, несмотря на то, что я жила в семье мужа. Мы ежедневно вместе обедали, потом бывали у него, вечерами или гуляли, или ходили в кино, часто бывали вечером в ресторанах.

Тогда, пожалуй, у меня был самый сильный период любви и влюбленности в него. Помню, тогда мне было очень больно, что он не думает о дальнейшей форме наших отношений.

Если бы тогда он предложил мне быть с ним совсем — я была бы счастлива.

В тот период я очень его ревновала, хотя, пожалуй, оснований не было.

Владимиру Владимировичу моя ревность явно нравилась, это очень его забавляло. Позднее, я помню, у него работала на дому художница, клеила плакаты для выставки, он нарочно просил ее подходить к телефону и смеялся, когда я при встречах потом высказывала ему свое огорчение оттого, что дома у него сидит женщина.

Очень радостное и светлое воспоминание у меня о Сочи и Хосте.

Весной (как было условлено с Яншиным) я поехала в Казань, а Владимир Владимирович должен был быть в Сочи, там у него был ряд диспутов. Потом Яншин отправился на дачу к родным, а я поехала в Хосту с приятельницами из Художественного театра.

Очень ясно помню мой отъезд в Казань.

Владимир Владимирович заехал за мной на машине, поехал с нами и отец Яншина, который хотел почему-то обязательно меня проводить, я была очень этим расстроена, так как мне хотелось быть вдвоем с Владимиром Владимировичем.

Маяковский привез мне несколько красных роз и сказал:

— Можете нюхать их без боязни, Норкочка, я нарочно долго выбирал и купил у самого здорового продавца.

Владимир Владимирович все время куда-то бегал, то покупал мне шоколад, то говорил:

— Норкочка, я сейчас вернусь, мне надо посмотреть, надежная ли морда у вашего паровоза, чтобы быть спокойным, что он вас благополучно довезет.

Когда он пошел покупать мне журнал в дорогу, отец Яншина недружелюбно сказал:

— Вот был бы порядочным писателем, писал бы по-человечески, а не по одному слову в строчке, — не надо было бы тогда и журналы покупать. Мог бы свою книжку дать в дорогу почитать.

С Владимиром Владимировичем из Казани я не переписывалась, но было заранее решено, что я приеду в Хосту и дам ему телеграмму на Ривьеру.

Я без него очень тосковала все время и уговорила своих друзей по дороге остановиться в Сочи на несколько часов. Зашла на Ривьеру. Портье сказал, что Маяковский в гостинице не живет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});