Янтарное море - Николай Асанов

— Да, там попишешь пейзажи! — усмехнулся Балодис. — В каждом названии будет слово «болото». «Глухое болото». «Болото утром». «Болотный хутор».

— Будет писать лес, — отшутился генерал. — Шишкин всю жизнь писал лес, а стал знаменитым. Но если бы Вэтра согласился, я считал бы его самым лучшим из возможных кандидатов на пост командира группы. Кто у вас еще есть?

— Помните корабельного повара, который, кормил нас под Мадоной?

— А, Кох! Но ведь он старик!

— Лучше, если в группе будут люди разного возраста. Из наших работников я послал бы Линиса. Он молод, отличный радист. Если подготовить для него хорошую легенду, он может оказаться лучшим помощником Вилкса. Эгле, как мы знаем, не силен в радиоделе, так что Вилксу такой помощник придется по душе. Еще я взял бы шофера, которого вы рекомендовали на работу после выхода из леса.

— Граф? Помню, помню! В лесу он как дома! Никогда не носил компаса, а ходил как по ниточке. Ну, еще можно позвать Мазайса. Он томится в городе, звонил как-то, просился снова на оперативную работу…

— Ну вот видите, вы уже насчитали пять человек! По существу группа уже есть. Что ж, действуйте! И группа будет вполне интеллигентной, не может же знаменитый Будрис водиться с простыми бандитами! Предводитель — художник, Граф — осколок прошлого, Мазайс — потомственный батрак, человек почтительный, услужливый. Англичане пальчики оближут!

5

Викторс Вэтра был упрям.

Он стоял перед полотном и продолжал работу, хотя сердце готово было остановиться от непосильной боли. Хорошо, что никто не наблюдал за ним. Посторонний человек, наверно, не выдержал бы и сказал:

— Ну что ты портишь картину?

Вэтра и сам ловил себя на том, что мазки ложатся неравномерно, синяя краска наползает на красную, создавая какие-то зеленые пятна, тогда как по замыслу картина должна быть в голубых тонах, ведь она и называется «Девушка и море…»

И все это из-за Анны.

Кто бы мог подумать, что жена художника, сама художница, вдруг вздумает ревновать мужа к натурщице! Хотя теперь-то Викторсу понятно, как это произошло.

В последние годы у Анны ничего не получалось, так, поделки, сладенькие рисунки для детского издательства, а ведь и она мечтала быть станковистом, мастером больших полотен. Но что делать, жизнь оказалась сложнее и труднее, чем думалось в дни молодости. Мало денег, много дерзаний, много денег — подальше от дерзаний. Сладенькие рисунки Анны давали больше, чем большие полотна Викторса.

Но вот и Викторс схватил удачу за яркий хвост. Это произошло в тот счастливый день, когда он увидел на берегу моря девушку, заглядевшуюся на далекий парус шхуны. Шхуна Викторсу была не нужна, его интересовало только лицо девушки, ее устремленная куда-то в голубую даль фигурка, которая, казалось, вот-вот оторвется от земли и полетит над морем в далекое зыбкое марево ранней весны, в голубизну, пронизанную и солнцем и отраженными от воды лучами.

Викторс не выдержал, свернул свой этюдник, неуклюже подошел к девушке, отрекомендовался. В этот мартовский день, когда на побережье еще никого не было, он оказался смелым и даже умелым ухаживателем. Правда, может быть, этюдник, повешенный через плечо, сыграл свою роль, девушка не убежала, даже руку протянула, когда он назвал себя. И отвечала на его наивные расспросы, больше похожие на анкету отдела кадров, нежели на беззастенчивое ухаживание, которого, может быть, она боялась. Во всяком случае, через несколько минут Викторс знал о ней достаточно много, чтобы высказать внезапную свою надежду: не позволит ли она написать ее на фоне моря, вот так, как она только что стояла? О, только маленький этюд! Не больше!

Мирдза — ее звали Мирдза Краулиньш, — сдержанно возразила, что никогда никому не позировала, разве только перед фотографическим аппаратом, где-нибудь на пикнике, но Викторс неожиданно обнаружил, что может быть первоклассным оратором. Кончилось тем, что она приняла навязанную им позу, но, боже мой! — как это оказалось неестественно, натянуто, неловко! Викторс готов был бранить себя последними словами, — ведь можно же было, не обращаясь к девушке, подкрасться и попытаться сделать набросок! А теперь ничего, ну просто совсем ничего не получалось!

Был субботний день. Помучившись часа полтора, измучив свою добровольную жертву, Викторс угрюмо захлопнул этюдник. Это с ним случалось часто — увидеть, но не победить. Материя непреклонна. Она редко переходит в видение. Теперь эта девушка будет сниться ему много ночей подряд, но по утрам, вскочив с постели, он ни разу не воскресит своих ночных видений. Краски окажутся неподатливыми, жухлыми, линии будут оборачиваться насмешливыми кривыми, задумчивость на этом нежном лице превратится в гримасу недоумения, все духовное, тонкое станет грубым, материальным, и он, разочарованный неудачник, однажды соскребет все с холста тупым мастихином и швырнет подрамник подальше, чтобы он не напоминал о неудаче. Их у Викторса и так слишком много…

Девушка вдруг робко спросила:

— Может быть, приехать завтра?

Викторс просиял. Сам он никогда не решился бы попросить продолжить этот неудачный сеанс.

Но она была умницей, эта маленькая Мирдза Краулиньш. Потом, значительно позднее, она рассказала Викторсу, что он был похож на обиженного, надутого маленького ребенка. Ничего себе ребенок, сто девяносто сантиметров роста, с бицепсами, как у тяжелоатлета, с грубым лицом, на котором война оставила столько морщин, что его можно принять за пятидесятилетнего! Еще позже Мирдза рассказала, что ее поразило, как такой огромный человек с толстыми ручищами может столь бережно обращаться с маленькими кисточками, так нежно касаться этими кисточками холста, оставляя чуть ли не мушиные следы, когда, казалось бы, он должен писать толстыми малярными кистями и, уж конечно, не на холсте, а прямо на стенах домов, вроде того, как это делал мексиканец Сикейрос… Нет, она была не глупа, эта маленькая Мирдза, она была довольно начитана для своих двадцати с чем-то лет, кое-где бывала, кое-что видела, вот знает же она Сикейроса, помнит репродукции Пикассо… Да, а где же она учится или училась?

Оказалось, она студентка филологического факультета. Вот откуда эти познания!

В город они возвращались вместе. Потом Викторс проводил ее до дома, оказалось, что она и живет неподалеку, на улице Криштиана Барона, а завтра они снова встретятся на том же месте, на взморье.

В воскресенье дело пошло так хорошо, что через два часа работы, продрогнув на неласковом мартовском ветру, они с удовольствием отыскали пустое кафе, долго сидели там, потягивая кофе. Мирдза даже не отказалась от рюмочки ликера.