Абсолютная Энциклопедия. Том 2 - Гордон Диксон

Он замолчал и повернул голову, чтобы увидеть ее лицо.

— И конечно же, — сказал он, — это подарило мне тебя.

— Как знать? — Аманда пожала плечами. — Быть может, ты пришел бы к этому другим путем, но непременно пришел бы. У меня все же такое чувство, что исторические силы, как ты их называешь, на своем длинном пути, так или иначе, все равно свели бы нас вместе.

— Мне казалось, ты думала, что наша встреча могла случиться по любой из этих причин, а ты отдала ее на произвол судьбы, — возразил он.

— Да, — ответила она. — Но, обдумав все еще раз, я пришла к убеждению, что ты вернешься. Я научилась доверять себе в ситуациях, подобных этой. Я знаю, когда я права. Так же, как я знаю...

Она не закончила свою мысль.

— Знаешь что? — спросил он.

— Ничего. Ничего, о чем бы стоило говорить, по крайней мере, сейчас. Ничего особенного. — Он почувствовал, как она коротко тряхнула головой. — В старые времена подобное чувство назвали бы вторым зрением. Но это никоим образом не касается тебя. Расскажи мне лучше о другом. Когда ты говорил о расовом организме, ты что, действительно имел в виду нечто живое, существующее на самом деле, отличное от всех нас?

— Не отличное, — покачал головой Хэл. — Хотя, думаю, ты могла бы назвать его отличным в том смысле, что он мог бы захотеть чего-то, чего ты или я, будучи его составной частью, вовсе не хотим. Это всего лишь комплекс обычных, свойственных любой расе рефлексов, подобных рефлексу самосохранения, только поднятых почти до уровня самостоятельной личности, и поэтому теперь это уже комплекс рефлексов разумной, думающей расы, в отличие от аналогичной совокупности рефлексов других видов, родов, классов существ, к примеру львов или леммингов, или кого там еще.

— И всего-то? — удивилась она. — Тогда как ты объяснишь мне то, что ты говоришь об этом расовом организме так, как будто он обладает самостоятельной волей, с которой нам предстоит иметь дело?

— Ну, здесь опять мы сталкиваемся с тем же самым противоречием, поскольку вместе все мы, из кого он состоит, представляя собой расу разумных личностей, в то же время являемся обычным конгломератом самостоятельных индивидуумов. Он думает потому, что думаем мы, следуя нашей же манере мышления. Попробуй в качестве примера исходить из этого. Это своего рода коллективное мышление, как если бы все наше индивидуальное подсознание было объединено в единое целое чем-то, похожим на телепатию. И опять же в прошлом можно найти примеры такого рода общего мышления.

— Да, — произнесла Аманда задумчиво. — Сопереживание между близнецами. Или между родителем и ребенком, или между двумя влюбленными, сопереживание, которое позволяет им иногда чувствовать на расстоянии то, что происходит с другим. Я могу согласиться с этим. Ты знаешь, между нами — тобой и мной — я думаю, это тоже существует.

— Верно, — продолжал он. — Но если взять наш случай, здесь имеется один существенный момент, отличающий нас от организмов более низкого порядка, что особенно хорошо видно на примере пчелиного улья или муравейника. Оно состоит в том, что мы не только можем иметь желание, отличное от желания расового организма, мы фактически можем попытаться изменить мотивы и само желание расового организма путем воздействия на подсознание наших индивидуумов-соплеменников. И, если нам удастся набрать себе достаточное количество сторонников, желающих того же самого, расовый организм будет вынужден свернуть с первоначально избранного им пути.

— И как же ты собираешься воздействовать на подсознание других? Ведь его ничем нельзя сдержать. Можно говорить лишь о воздействии на чей-либо сознательный разум. Ну хорошо, хорошо, я знаю, что экзоты достигли потрясающих результатов в лечении душевнобольных, обращаясь к их сознанию и внося исправления, профильтрованные через подсознание. И именно так воздействует харизма Блейза и Иных — то есть непосредственно на подсознание других людей. То же касается и гипноза. Но ничто из того, что я перечислила, не может дать постоянного результата, пока то, что закладывается в субъекта, не будет согласовано в первую очередь с подсознанием. Не существует прямого способа обращения к подсознанию.

— Нет, существует, — возразил Хэл, — и он применялся еще первобытными людьми, жившими в пещерах Дордони[7] в стародавние времена на Земле — ты можешь обратиться к подсознанию других людей посредством искусства.

— Искусства... — протянула она задумчиво.

— Именно так, — сказал он. — И ты знаешь почему? Потому что искусство, подлинное искусство, никогда никому ничего не навязывает. Оно только предлагает мысли художника тем, кто готов принять их.

— Может, и так. Но оно, несомненно, старается представить их в наиболее привлекательном виде тем, кто готов последовать за ними. Ты должен согласиться с этим.

— Да, это так. Если они стоящие. В противном случае они ничего не скажут подсознанию зрителя, читателя или слушателя. Но разница между таким и сознательным воздействием на умы равносильна разнице между приказом и показом. Создатель произведения искусства ничего не внушает человеку, соприкоснувшемуся с его творением, этот человек, он или она сами приходят к этому, если решают, что то, что заложено в нем, стоит их внимания. Именно поэтому я решил опуститься вниз, как ты говоришь, от уровня Донала. Никакие усилия Донала не могли даже на миллиметр сдвинуть расу с избранного ею пути. Но если я проложу свой след на снегу, быть может, кто-нибудь за мной и последует, а за ним и другие.

— Почему? — спросила она. — Я не то чтобы не согласна с тобой, любовь моя, но я хочу понять причины. Почему кто-то должен последовать за тобой?

— Из-за моей мечты, — сказал он. — У могилы Джеймса Донал мечтал о времени, когда больше не будет глупых и бессмысленных жертв, подобных смерти Джеймса. Моя мечта глубже — я понял, что сегодня вековая мечта всей расы вполне осуществима.

— И в чем же состоит эта мечта всей расы? — едва слышно прошептала она, и не будь в спальне так тихо, он вряд ли бы услышал ее вопрос.

— Это мечта о том, чтобы стать расой богов. Еще в самом начале человек, отдельное слагаемое этой расы, дрожащий и мокнущий под дождем дикарь из каменного века, сказал: «Я хотел бы быть богом, чтобы прекратить этот дождь», и наконец, спустя тысячелетия и многие поколения, он стал таким богом — его божественная сила получила название управления погодой. Но еще задолго до того, как сбылось его страстное желание управлять дождем, он сделал шляпы, построил крыши и придумал зонтики — но в основе всего, что двигало человека вперед, всегда было это древнее первородное желание остановить дождь лишь простым приказанием: «Дождь, прекратись!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});