Королева Крика II (СИ) - blueberry marshmallow

него были два свидетеля, в лице Воробьева и Вашакидзе, которые могли доказать, что Бхат во всем сознался, затем напал на них, а Кала действовала в состоянии аффекта. У следователя и так была улика — письменность брахми. На запястьях Маши и Федора были обнаружены цифры «четыре» и «пять». Джэйдева поймали с поличным — прямо в мантии Духоликого. Васильев ненавидел это дело. Ему, черт возьми, оставалось полгода до долгожданной пенсии. Пусть ему и было всего сорок пять лет, он конкретно так заебался за свою жизнь пахать в убойном отделе — как выразился бы Филипп Бедросович.

— Солнышко? — позвала Вимала.

Кала резко вскинула голову, до этого рассматривая свои ладони так, словно на них до сих пор была кровь ее лучшего друга.

— Да, мам?

— Ты… в порядке?

От женщины не укрылось состоянии дочери. Она сочувственно смотрела на свою малышку, даже и не зная, что именно Кала была той, к кому был обращен последний вздох Бхата.

— Да, конечно, — и вновь ослепительная натянутая улыбка.

Посидев ещё немного, Чопра и Воробьев засобирались домой. Девушка храбрилась. И будет храбриться и дальше — ей отчего-то казалось, особенно после вчерашнего, что в их паре сейчас должна быть сильнее именно она. Она не может показать Алексею своей слабости. Не имеет на то никакого права.

Вернувшись в его квартиру, они выгуляли Моцарта. Накормили и даже искупали — на улице была просто поразительная грязь. Все тот же март. Один из тех месяцев, что так ненавидит Кала. Серый, все ещё холодный, слякотный. Мерзкий. А, может… ну его — и в Индию?

Чопра криво усмехнулась своим мыслям. Вспомнила голос Джея, звучащий в динамиках ее телефона не так уж давно. Его смех.

«Мне не хватало ваших духовных речей, господин брахман. Может, вы меня так и на родину заманите?»

«С давних пор об этом мечтаю. И когда-нибудь добьюсь своего. Ты же меня знаешь»

В какой-то момент девушка поймала себя на том, что стоит у раковины, держа руки под горячей водой, и остервенело трет их, царапает ладони почти в мясо, силясь смыть с них воображаемую кровь.

В себя пришла Кала лишь потому, что Алексей положил руку ей на плечо. Она перевела на него неживой, растерянный взгляд. Глупо похлопала ресницами — точно механическая кукла.

— Тише, — Воробьев слегка погладил девушку по спине. — Тише, пожалуйста. Все хорошо.

Очевидно, что у девушки приступ или что-то такое. Не каждый день убиваешь людей, а лучших друзей — подавно.

— Если ты хочешь, можешь мне все рассказать.

— Могу? — переспросила Чопра, не осознавая даже смысла сказанного слова.

Ощущение реальности возвращалось к ней очень, очень медленно. Растекалось в глазах, заставляя моргать снова и снова. И даже осязание стало каким-то странным — Кала словно и тела своего не чувствовала. Не могла откликнуться на касание Алексея, не могла почувствовать, как щиплет кожу на истерзанных ладонях.

— Да, — слабо кивает она. — Я расскажу.

Кала идет в гостиную. Словно плывёт, даже не ощущая, как касается стопами пола. И лишь тогда, когда девушка рухнула на диван, боль разлилась по ее телу, как раскаленная магма. Кости зашипели, подобно влажному дереву в костре. Сердце забилось сильно-сильно, а затем, в одну секунду, словно и вовсе перестало качать кровь. Кончики пальцев онемели.

Из жара в холод. И обратно.

— Когда мы были маленькими, — Чопра еле шевелила губами, пока пустой взгляд упирался в экран выключенного телевизора, в котором она видела свое призрачное отражение. — Джей говорил, что мы — зеркальное отражение друг друга. Энергия Шивы и Шакти, которой суждено вечность переливаться, как из сосуда в сосуд, дополнять, уравновешивать… Что, если я ничем не лучше него?

Кала перевела взгляд на Алексея.

— Я ведь убила его. Убила его же оружием, его ритуальным клинком. Он стал такой же жертвой во имя Кали, как и другие. Я просто… Когда он рванул вперед, у меня сработал молниеносный рефлекс — защитить тебя. Но он… Он не собирался тебя убивать. Не мог причинить мне такую боль. А я… Я ему смогла.

Теперь губы девушки подрагивали. И по всему лицу прошла дрожь, мышцы свела болезненная судорога.

— Он звал меня траурным цветком. С детства. Теперь я понимаю, что я, действительно, несу лишь… боль. Ведь я всегда думала только о себе, — взгляд вновь упирается в собственное отражение. — Только о себе.

Он вызвался ее слушать, и он, действительно, слушал. Сев напротив нее так, чтобы было видно ее лицо и глаза, он постарался полностью погрузиться в то, что ему рассказывала Кала. Алексею было трудно сейчас собраться с мыслями, но он сделал это, потому что любил Чопру. Разве не делаем мы ради любви то, что порой нам так сложно сделать? Конечно же, да.

Воробьеву было не особенно приятно думать о Джее. Но, в конце концов, Кала была вправе чувствовать то, что она чувствовала. И не ему не винить. Определено не ему.

— Но ведь ты… Ты спасла жизни. Не только мою, но и многих других. Вспомни о Маше и Феде. О других жертвах. Может быть, это было что-то искупительное. Ты не думала про это? Ты защитила стольких людей. А могла бы отпустить его… И, наверное, это было бы эгоистично.

Конечно, очень сложно говорить о таких вещах. Но Алексей пытался. Он взял руку Калы в свою. И гладил ее очень нежно.

— А я ещё читал, что цветок каллы означают бессмертие и чистоту. Почему он не вспоминал об этом?

Что-то внутри нее дернулось от слов Воробьева. От того, как он касался ее. Чопра перевела на него уже куда более осознанный взгляд и, наконец, не выдержав, заплакала. Не билась в истерике, ничего такого, просто почувствовала влагу на своих щеках и поморщилась, придвигаясь ближе к Алексею, чтобы уткнуться носом ему в плечо.

То, что он сказал, было так важно для нее.

Как и, в принципе, его поддержка.

— Наверное, он просто всегда был таким, — шмыгнув носом, уже куда более спокойно ответила Кала. — У его бабушки была шизофрения. Она умерла, когда мы были совсем ещё детьми. Возможно, что с ним тоже происходило что-то подобное, но его бред никто не считал бредом, потому что его отец, религиозный фанатик, и сам придерживался похожих взглядов. И всю жизнь давил на него. Ты недостаточно то, ты недостаточно это…

Вероятнее всего, Джей находил в Кале свое единственное успокоение. И теперь, именно благодаря ей, обрел его навеки.

— Я не пытаюсь его оправдать. Но часть меня просто хочет навсегда