Гражданская война. Миссия России - Дмитрий Абрамов

– Лекаря атаману надоть… а иде ж яво взяти? – говорили меж собою остававшиеся в лагере повстанцы.

Лекаря все ж нашли через знакомых крестьян в самом Балашове уже в конце сентября. Тот согласился не бесплатно. Рисковал ведь. Филиппа привезли к нему ночью, тайно. Заплатили немалые деньги. Больной был почти в беспамятстве. Распорол «дохтур» на казаке шаровары и исподнее, оторвал и выбросил ткань, что впитала в себя черную кровь и гниющую плоть. Очистил и внимательно осмотрел рану. Затем покурил, подумал и промолвил какие-то непонятные казакам аглицкие слова:

– Гангрена! Ампутация! Немедля и по колено. Иначе погибнет.

И с этими словами вымазал ногу вокруг раны йодом.

– Это што ж, «дохтур», амунация, аль бо амуниция? – хмуро спросил у лекаря вестовой Петро.

– Раньше чего не привезли? – вопросом на вопрос ответил доктор.

– Нельзя было, уважаемый… э-э, товарищ, – оправдался Петро. – Так шо ж таперь-от?

– «Шо-шо»? Отнимать будем! – с вызовом и недовольством пояснил доктор.

– Чево отымать? – опять в недоумении спросил вестовой.

– Ее, родимую, да по колено. Антонов огонь у него. Внял ли?.. – пояснил лекарь и указал на опухшую, посинелую стопу.

– Внял, ваше благородие, – кивнув головой и оробев, выдохнул Петро.

– Давай-ка веревку или плеть, привяжем больного к столу. А теперь держи его крепче и ляг на него, – велел «дохтур» и с тем влил Филиппу без малого стакан неразведеного спирту в рот.

Филипп мало что помнил из того, что происходило с ним и что говорили возле него и о нем. Обожгло казаку гортань. Он стал натужно и тяжело кашлять… Затем тихо поплыл в блаженном, болеутоляющем, горячем море хмеля. Лишь огненная боль в ноге на какое-то время привела больного в чувство. Он покрылся холодным потом и начал в бреду стонать. Ногу-то отняли без наркоза… Слишком запущена была рана.

– Ему же лучше будет потом, – пояснил доктор соратникам бати-Фильки.

Одногого Филиппа, что был в полубреду, привезли в их лесной лагерь. А к утру, как назло, – каратели с собаками обложили… Видать кто-то из крестьян-то и донес. Может, и за деньги, а может, и так, чтоб спокойней жилось в округе. Сдались повстанцы без бою. Выкинули белый флаг и подняли руки в гору. Атаман-то при смерти, и бежать-то некуда. Но батю-Фильку никто не сдал. Не узнали красные, что тот атаманом был…

* * *

Уже осенью 1920 года началась массированная финансовая и военная (оружием и снаряжением) помощь кемалистам со стороны Москвы в ответ на просьбу Кемаля, отправленную в апреле 1920 года. При заключении 16 марта 1921 года в Москве договора о «дружбе и братстве» между РСФСР и правительством ВНСТ это явилось первым формальным признанием правительства Анкары в лице мировой державы. Было также достигнуто соглашение об оказании Россией ангорскому правительству безвозмездной финансовой помощи. В течение 1921 года в распоряжение кемалистов большевистское руководство направило 10 миллионов рублей золотом. Оказана была и помощь оружием. Более 33 тысяч винтовок, около 58 миллионов патронов, 327 пулеметов, 54 артиллерийских орудия, более 129 тысяч снарядов, полторы тысячи сабель, 20 тыс. противогазов, 2 морских истребителя и «большое количество другого военного снаряжения» были направлены в Турцию.

В ноте от 2 июля 1921 года нарком иностранных дел РСФСР Чичерин был вынужден выразить правительству Греческого королевства «крайнее удивление» по поводу публикации во «многих газетах» сведений, будто Греция объявила войну России. Нотой от 6 июля того же года министр иностранных дел Греции Бальтацци опровергал эти известия.

В начале 1921 года греки по-прежнему были сильны в военном отношении, но намного больше усилился Кемаль. 10 января Турецкие войска под руководством Исмет-паши нанесли первое тактическое поражение греческим войскам генерала Паполаса у города Иненю, в 20 милях западнее города Эскишехир. Затем под началом самого Мустафы Кемаль-паши 23–31 марта турецкие войска нанесли второе тактическое поражение греческим войскам, пытавшиеся штурмом взять Иненю. Это вынудило греческую армию летом 1921 перейти в наступление. Успехи турок были подкреплены признанием правительства Кемаль-паши со стороны Советской России и соглашением с представителями Италии об эвакуации итальянских войск из Анатолии. Антанта сделала первый шаг к предательству Греции.

Летом 1921 года греческая армия перешла в наступление на линии Афьон-Карахисар – Кютахья – Эскишехир. С 27 июня по 10 июля продолжалось сражение, в котором греки нанесли турецким войскам серьезное поражение. Греческие войска заняли города Афьон-Карахисар, Кютахья и Эскишехир. Но войскам Кемаля удалось избежать окружения и отойти за реку Сакарья к Анкаре. Тактическая победа греческой армии не положила конец военным действиям, как ожидалось, и в создавшемся политическом тупике греческая армия была вынуждена идти дальше, на Анкару.

Между тем греки наступали и к августу непосредственно угрожали Анкаре. К концу месяца греческие войска находились уже вблизи Анкары. Однако в результате трехнедельного сражения (23 августа – 13 сентября 1921) в горах на подступах к Анкаре они не смогли прорвать турецкую оборону и отошли за реку Сакарья в обратном направлении. Греко-турецкий фронт откатился на линию Эскишехир – Афьон-Карахисар. За сражение у Сакарьи Кемаль получил титул Гази – «Воин Священной Войны».

Последовало относительное затишье на фронте и активизация политических интриг. Франция признала правительство Кемаля, что значительно усилило его позиции. В 1922 году Франция, Британия и Италия предложили план по постепенному выводу греческих войск из Малой Азии. Кемаль эти предложения отверг. Антанта сделала еще один шаг на пути к предательству Греции.

* * *

Летнее Средиземноморское марево стояло над островом Лемнос. Северо-восточный ветерок дул со стороны пролива Дарданеллы, освежал небольшие пляжи и береговые скалистые уступы, долины и рощи, улицы и площади небольшого городка, именуемого Кастрон. Дул и уносился далее на юг в лазурные просторы Эгейского моря. Полотнища светлых палаток полевого лазарета надувало ветром, как паруса уходящих куда-то в неизвестность кораблей. Во всем чувствовались бренность и изменчивость человеческого бытия. В воздухе пахло чем-то полынно-солоноватым. То ли ветер приносил запах морского прибоя, сеявшего мелкие морские брызги, то ли запах сохнущих и гниющих водорослей, выброшенных волнами на берег, то ли запах зреющего в садах миндаля. Для казаков-эмигрантов, поселенных Антантой на Лемносе, все казалось необычным и странным. Им, привыкшим к запахам степного разнотравья, сухого травостоя и полыни, воздух средиземноморского острова не нравился, казался горьким, влажным, даже сырым. Для них это был горький воздух чужбины. Все чувствовали и понимали, что после стольких лет войны, борьбы, трудов, пота и пролитой крови они теперь только в самом начале нового этапа испытаний, в начале нового, неизведанного пути, определенного выбором пути изгнания…

Туроверов, исхудалый, с синими тенями под глазами, но восстанавливающийся после ранения в Крыму и пережитых испытаний, читает стихи в большой палатке госпиталя, служившей столовой. На нем полинявшая офицерская гимнастерка с погонами, галифе, начищенные до блеска сапоги. Но шашки на боку уже нет… Народу собралось человек с полста. Все больше младшие офицеры, от хорунжего до есаула, да порой и простые казаки, знавшие Николая. Молодой поэт волнуется, слегка порозовели скулы, но слова тверды, как сталь, а в голубых глазах – холодный огонь.

1– Уходит дымный контур Аю-Дага,Остались позади осенние поля.На юг идет за пеной корабляСтальных дельфинов резвая ватага.Вчерашних дней кровавая отвагаТеперь для нас неповторимый сон.Даль придавил свинцовый небосклон,Все больше верст на циферблате лага.

2

Помню горечь соленого ветра,Перегруженный крен корабля;Полосою синего фетраИсчезала в тумане земля;Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,Ни протянутых к берегу рук.Тишина переполненных палубНапряглась, как натянутый лук;Напряглась и такою осталасьТетива наших душ навсегда.Черной пропастью мне показаласьЗа бортом голубая вода,И, прощаясь с Россией навеки,Я постиг и запомнил навекНеподвижность толпы на спардеке,Эти слезы у дрогнувших век, —

Туроверов замолкает и склоняет голову.

В палатке стоит гробовая тишина, и слышны только тяжелые вздохи и женские всхлипывания. Николай отыскивает глазами свою любимую в белом платке сестры милосердия с крестом на челе. Глаза ее увлажнены. Она склоняет голову в знак одобрения. Взгляд его голубых глаз теплеет. Он продолжает читать:

– Уходили мы из КрымаСреди дыма и огня,Я с кормы все время мимоВ своего стрелял коня.А он плыл, изнемогая,За высокою кормой,Все не веря, все не зная,Что прощается со мной.Сколько раз одной могилыОжидали мы в бою.Конь все плыл, теряя силы,Веря в преданность мою.Мой денщик стрелял не мимо.Покраснела чуть вода…Уходящий берег КрымаЯ запомнил навсегда…

Иваныч, сидевший в первом ряду слушателей, вытирает слезу, накатившую на глаза, и, покрутив головой, тихо произносит себе под нос: