Разбитая музыка - Стинг

На другой стороне парома сидит ударник Крис и наблюдает, как из тумана выплывает приближающийся берег Англии. Несмотря на мороз, он по-прежнему одет в свою жалкую летнюю рубашку, которая была на нем в течение всех гастролей и на каждом выступлении. По мере того как паром входит в порт Фолкстоун, Крис выглядит все более обеспокоенным.

— Как дела, Крис?

— Нормально. Надеюсь, они впустят меня обратно.

— А что, если нет?

— Не знаю. Если меня отправят обратно в Венгрию, я попаду в тюрьму.

Он пытается зажечь сигарету, но огонь гаснет на ветру, и сигарета остается висеть у него на губе, как у французской кинозвезды: «Может быть, мне стоит прыгнуть в воду и добраться до берега вплавь».

— Я не думаю, что это надо делать, Крис. Я уверен, что все будет в порядке. Он пожимает плечами и исчезает на нижней палубе, а я вдруг осознаю, насколько благополучнамоя жизнь в сравнении с его жизнью.

Когда мы прибываем в Фолкстоун, иммиграционные власти задерживают американцев на целых шесть часов. Они проверяют наличие у них разрешений на работу, обыскивают их сумки и одежду и вообще всячески отравляют им жизнь. Мы дожидаемся их на автомобильной стоянке. Потом, уже вместе с американцами, мы в течение четырех часов дожидаемся Криса, пока нам не сообщают, что вечерним паромом его отправляют обратно в Зеебрюгге. Бедный парень. Но мы ничего не можем для него сделать, и в страшно подавленном состоянии возвращаемся в Лондон. Когда же я наконец оказываюсь дома, вместе с женой и сыном, которого я едва могу узнать — так сильно он вырос, Фрэнсис спрашивает меня, есть ли у меня знакомая по имени Дебора. Я чувствую, как что-то внутри меня сжимается.

— Да, есть. А что?

— Звонила твоя мама. Она сказала, что Дебора умерла. Этой ночью я лежу без сна и смотрю на жену и сына,

спящих в нашей маленькой спальне в глубине квартиры на Бэйсуотер. Я пробовал уснуть, пробовал молиться, но все было напрасно. Потом мной внезапно овладело удивление тем, как страшно и странно устроена жизнь. Моему замутненному, беспомощному сознанию судьба впервые представилась огромной безжалостной машиной, которая непостижимым для нас образом вершит свою работу. Как же я дошел до своего теперешнего положения? До встречи с Фрэнсис моя жизнь представляла собой какую-то мозаику, собранную из кусочков. Она была совокупностью мелких поступков и решений, которые не влекли за собой никаких значительных последствий. И вот это не вполне осознанное следование компасу моей судьбы привело меня к действительно серьезной ответственности. Я пытаюсь проследить свой жизненный путь от настоящего момента назад, в прошлое, как человек, страдающий амнезией, пытается понять, как же он очутился в том или ином месте. Я думаю о том, что одно маленькое изменение, одно маленькое отклонение от курса привело бы в движение совсем другие колесики механизма судьбы. Я — муж и отец, я живу в городе, далеко от моего родного дома, я стремлюсь к исполнению своей мечты, а тем временем девушка, которую я любил, на которой легко мог жениться и вести совсем другую жизнь, — умерла.

Всего через несколько дней мне на мгновение покажется, что я вижу ее призрак. Кондоминиум, в который входит и наш дом, включает почти все дома по восточной стороне зеленой Бэйсуотер-сквер, к северу от Гайд-парка. Это шесть высоких, выкрашенных белой краской шестиэтажных зданий, где в общей сложности тридцать шесть отдельных квартир. Окна всех этих квартир, если не считать шести полуподвальных, смотрят через улицу на зеленеющие лужайки частного, густо заросшего деревьями сада в центре площади.

Окна нашей квартиры, как и всех остальных полуподвальных квартир, находятся ниже уровня мостовой. Мы пользуемся отдельной входной дверью, но, к сожалению, единственное, что мы видим из своего окна — это крошечный дворик с каменной лестницей, которая ведет вверх, на мостовую. Мы не очень переживаем из-за этого, ведь квартиры наверху стоят гораздо дороже, чем мы с Фрэнсис можем себе позволить, а подземная жизнь вполне соответствует нашим потребностям, равно как и тайным честолюбивым замыслам.

Но когда некоторые из наших соседей сверху начинают хранить свой мусор в маленьких двориках перед окнами полуподвальных квартир, в сущности, превращая и без того унылый вид из нашего окна в общественную свалку, среди подземных обитателей начинается ропот и назревает мятеж. Пусть мы живем ниже уровня мостовой, но это совершенно не значит, что к нам можно относиться, как к людям второго сорта. И вот, когда жители верхних этажей начинают оставлять мешки с мусором и перед нашей дверью, я понимаю, что бунт — единственный выход для нас. Собрание жителей полуподвальных этажей должно состояться в доме номер 32, и я прибываю на это собрание первым. Спустившись по каменным ступеням и заглянув в окно, я вижу, что полуподвальная квартира в доме номер 32 совершенно такая же, как наша. У дверей меня встречает высокий человек немного за тридцать с волосами песочного цвета. Его зовут Джеймс, он актер и живет вместе со своей девушкой. Они въехали в квартиру на несколько недель позже нас, но мы еще ни разу не встречались. Джеймс приглашает меня присесть у камина и предлагает мне выпить чашку чая. Я с удовольствием соглашаюсь, и он отправляется на кухню, в дальний конец квартиры, оставив меня в довольно скудно обставленной гостиной. Оглядевшись по сторонам, я вижу, что живут они ничуть не лучше, чем мы, если не считать того, что у них все-таки есть ковер. Дверь, которая ведет в коридор, а затем на кухню, пока не застеклена, поэтому я слышу приглушенный разговор и звонкий женский смех. Джеймс возвращается:

— Подождите минутку. Моя старушка сейчас приготовит чай.

— Итак, — продолжает он своим актерским баритоном, — что же нам делать по поводу всей этой ситуации с мусором?

— Видите ли, я как раз думал об этом и… и…!

Я замолкаю, потому что сквозь незастекленную дверь, ведущую из кухни, входит молодая женщина, держа в руках чайник и несколько чашек китайского фарфора. Это сногсшибательной красоты блондинка в синих джинсах в обтяжку и зелено-голубом свитере. У нее глаза приглушенно-зеленого цвета, а на левой щеке белеет полоска шрама, который, как жестокая память о когте какого-то неведомого животного, огибает ее левую глазницу. Странным образом, этот шрам совершенно не умаляет ее красоты, и она кажется мне раненым ангелом. Но в ней есть еще нечто, окончательно лишившее меня дара речи. Это форма ее рта. У меня возникает чувство, что передо мной — призрак, потому что эти пухлые губы и широкая улыбка невообразимо похожи на губы и улыбку Деборы. На какое-то мгновение образ девушки с пиратским шрамом на щеке и улыбкой призрака замирает перед моими глазами и, как фотография, навсегда запечатлевается в моей памяти. Первым молчание нарушает Джеймс:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});