Былой войны разрозненные строки - Ефим Гольбрайх

Если дождь — тоже не лучше: мокнешь медленно, методично, промокаешь до самой последней нитки и ходишь потом дня два-три, если не всю неделю, смотря по погоде, сырой и противный. Посмотришь на ребят — пар идет от шинелей.

А еще бывает марш-бросок. Как-то за сутки предстояло пройти восемьдесят километров. Стояла поздняя южная осень, днем подтаяло, а ночью на дорогу лег гололед. Кони стали. Еще не перекованные на зимнюю ковку, они стояли на дрожащих, разъезжающихся ногах и не трогались с места. А идти надо.

Каждому дается по четыре 82-х миллиметровые мины. С покосившихся придорожных столбов сдергиваем обрывки проводов, связываем за стабилизаторы и вешаем на шею. Идем тесно, поддерживаем друг друга под руки. С миной падать не рекомендуется. Особенно второй раз… При ударе она могла стать на боевой взвод.

На больших переходах солдаты старших возрастов отстают, некоторые занемогают. Колонна растягивается. Одного ободришь, другому руку подашь, а этот совсем плохой. Его сейчас стреляй — спасибо скажет… Беру у него винтовку. Хоть и свой автомат все плечи отмотал, его и на одно плечо, и на другое, и на шею, и в руке понесешь, и куда бы только его не забросил, если бы… Если бы не война.

А солдат этот и на привале за своей винтовкой не идет…

Опять по цепи передают: «Комсорг батальона в хвост колонны!» — Не было печали. А идти надо. У командиров свой личный состав, а у меня нет, вот и приходится помогать, а ведь и сам еле ноги таскаешь.

Старые Солдаты ухитряются спать на ходу. Пристроив голову на левое плечо, на скатку, идут, закрыв глаза, и спят. Смотришь: ушел в сторону — крепко, значит уснул, второй сон видит. Берешь его за плечо и ставишь на место в строй. Он не просыпается.

С каким нетерпением ждешь привала на ночлег!

Со многими боевыми товарищами довелось спать под одной шинелью. Иных уж нет, а те далече… Нет братства сильнее фронтового. Шинель одно из проявлений его. С близким товарищем под одной шинелью и теплее и спокойнее.

Вообще-то на двоих — две шинели. Это просто так говорится — под одной шинелью. Под голову, как правило, идут вещмешки и варежки, на землю расстилаются плащ-палатки, а уж укрываются — шинелями. Та, что поновее — на плечи и на грудь идет, а та, что попотрепанней — на ноги. Оба ложимся на один бок. Если есть благословенная возможность разуться — то ноги укладываем в плечи нижней, более потрепанной шинели: одна пара ног в одно плечо, другая — в другое. Верхнюю шинель, поновее, натягиваем на грудь и на плечи: плечо одного — в правом плече шинели, плечо другого — в левом. Получается что-то вроде спального мешка: тепло и уютно. Если уж очень холодно — верхняя шинель натягивается на головы — одна голова в одном плече, другая — в другом. А когда один бок занемеет, а другой замерзнет — поворачиваемся оба, сразу, как по команде, и чуткий солдатский сон продолжается.

В ночь с 6 на 7 ноября 1942 года наша дивизия совершила марш-бросок из-под Сталинграда на Дон.

Под Сталинградом я сделал «головокружительную» карьеру, стал сержантом, командиром отделения, из одиннадцати человек которого осталось четверо…

Мела пурга, дул пронизывающий ветер, превративший несильный, в общем-то, мороз в настоящее бедствие. В темноте, скользя и падая, проклиная все и вся, с трудом различая в слепящем, колючем снегу спину идущего впереди, колонна стала растягиваться. Вскоре шли уже наугад, полузамерзшие, круто наклонясь вперед, на ветер, пробивая головой белесую тьму, лишь изредка распрямляясь и тараща глаза в поисках маячивших впереди бестелесных фигур, чтобы не сбиться с пути.

У меня был товарищ, на несколько лет старше, до войны работавший в Сибири на золотых приисках. В этом было что-то загадочно-романтическое. Я смотрел на него снизу вверх. Мне казалось, что золотоискатели — люди из старого, досоветского мира, в нашей жизни ни им, ни добываемому ими «презренному» металлу не может быть места. Тем не менее рассказы его слушал с интересом и поражался, как много в них напоминает Мамина-Сибиряка и Джека Лондона, о которых он сам смутно слышал.

Он никогда не бывал в театрах, не увлекался чтением, зато он прекрасно умел слушать. Нашим долгим беседам способствовало то обстоятельство, что мы оба почти одновременно стали сержантами, командирами отделений одного взвода и в долгих пехотных походах сотни километров прошагали рядом.

Особенно нравились ему рассказы о Москве, в которой он никогда не был, о столичном метро, которым в те годы гордилась страна, о театрах. Иногда я пересказывал ему содержание целых книг.

И в этот раз мы, как всегда, шли, стараясь держаться друг друга. Но вскоре колонна растянулась, стала таять в мареве тумана. Товарищ, более крепкий и выносливый, постепенно уходил вперед. Его широкая спина еще некоторое время служила ориентиром, но вот растаяла и она… Не было сил крикнуть вдогонку, встречный ветер вбивал голос в горло и, казалось, можно было подавиться собственным криком. Зато в небе — никого. Тихо. Нас не бомбят и не обстреливают.

Холодно. И есть хочется. Неподалеку забрезжил огонек хутора. На деревянных ногах вхожу в избу, прошу разрешения погреться. Изба жарко натоплена, стою у порога, оттаиваю. За столом два интенданта и краснощекая веселая хозяйка — муж у нее, видно, на другом фронте воюет — пьют и едят. Видят, сукины дети, солдат у порога стоит, посинел весь, руки-ноги не гнутся, ему бы не водки или самогона — кружку кипятка без заварки, да сухарика. Так нет! Постоял, отогрелся немного, помянул в сердцах их родителей до девятого колена и пошел своей солдатской дорогой.

Стал вырисовываться силуэт какого-то строения. Дом у дороги. Ни окон, ни дверей, пол частично, видимо, на топку, сорван, а крыша еще цела. Температура, как на улице, но так не дует. В доме пока никого, но постепенно народ набивается. Пришедшие первыми ложатся на пол, последние — друг на друга. Как в сказке: дом без окон, без дверей, полна горница людей. Кому надо выйти по нужде — в темноте ступают прямо по спящим. Но солдаты не просыпаются — только бормотнут спросонья что-то неразборчивое.

Донские степи — не Белоруссия и Украина, не Смоленщина. Там шаг шагнешь — деревня. А тут топаешь-топаешь, а села все не видать. Пехотная судьба известна: пока на своих двоих доберешься до населенного пункта — там уже штабы, артиллерия-кавалерия и другие части, имеющие транспорт. К какой избе не сунешься: «Стой!». — И для убедительности клацают затвором. Хуже всего солдатам из Средней Азии: приставили винтовки к плетню, сели, руки в рукава и дремлют. Замерзнут! Силой подымаем и заставляем бегать, чтобы разогрелись.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});