Беспокойный - Андрей Воронин

Подольский молча взял умершего за ноги и помог Борису Ивановичу погрузить безвольно обмякшее тело на водный мотоцикл. Чтобы оно не свалилось в воду, ему пришлось сразу взобраться в седло. Придерживая впереди себя мертвого седока, он обернулся. Борис Иванович стоял рядом с мотоциклом по пояс в прозрачной воде и хмуро шевелил усами. Николай знал, что это означает: когда комбат был весел, он смеялся, а вся гамма отрицательных эмоций, от легкой досады до сильного гнева, включая глубокую скорбь, вызывала на его усатой загорелой физиономии такое выражение, словно он готовился дать кому-то в рыло, но сомневался, стоит ли мараться.

Для троих, один из которых был мертв, места на мотоцикле явно не хватало, но даже прагматичному Подольскому не пришло в голову предложить оставить тело здесь, на крошечном галечном пляже. Вместо этого он спросил:

– А ты как же, командир?

– Я? – Борис Иванович словно проснулся, хмурая складка между бровей разгладилась, и лицо приобрело нормальное выражение. – А я рядышком. Возьмусь за поплавок, и двинем. Только потихонечку, сильно не газуй, а то вплавь мне за вами не угнаться.

Он говорил так, словно Казаков все еще был жив. Подольский промолчал, повернул ключ зажигания и плавно крутанул ручку акселератора. Борис Иванович, держась одной рукой за поплавок, лег на воду. Мотоцикл двигался медленно, почти на холостом ходу, но поднимаемая им волна все равно заливала лицо, не давая вздохнуть. Он уже начал жалеть, что поторопился снять дыхательный аппарат, дюралевый ранец которого заманчиво поблескивал на медленно удаляющемся пляже, и тут под водой раскатился мощный глухой удар, похожий на гул проснувшегося подводного вулкана.

На глазах у Бориса Ивановича могучий береговой утес вздрогнул, как гипсовая статуэтка на полке от сильного хлопка дверью, и пошел глубокими трещинами. В море, вздымая фонтаны брызг, посыпались каменные обломки, неизвестно откуда взявшаяся высокая волна с силой ударила по едва ползущему мотоциклу. За первым толчком последовал второй, куда более мощный; море вздыбилось, а участок скалистого берега, наоборот, просел с душераздирающим треском и грохотом, словно проваливаясь внутрь, в тучах пыли и поднимаемых рушащимися в море скалами брызг.

А потом он взорвался, мгновенно превратившись в стремительно разрастающуюся серо-желтую тучу, из которой, бешено крутясь, разлетались во все стороны дымящиеся обломки, иные из которых были величиной чуть ли не с дом.

Задыхаясь и отплевываясь, оглушенный, наглотавшийся воды Борис Иванович вынырнул из воды. Над взбудораженной, как во время шторма, поверхностью моря, как над полем боя, рваными космами плыл дым, сквозь который дрожащим кроваво-красным пятном проглядывало солнце. С неба дождем сыпались камни и водяные брызги. Падая в море, камни шипели, как раскаленные пушечные ядра. Метрах в двадцати от того места, где вынырнул Рублев, на волнах плясал красный водный мотоцикл, непотопляемый и устойчивый, как ванька-встанька. Его передний обтекатель треснул, фара была разбита, а в мокром седле никого не было.

Потом в нескольких метрах от него вынырнул Подольский. Он помотал головой, разбрасывая воду, как садовый разбрызгиватель, огляделся, увидел Бориса Ивановича, махнул ему рукой и снова нырнул. В метре от мотоцикла, взметнув фонтан брызг, больше похожий на еще один небольшой взрыв, в море рухнул преизрядных размеров камень. Мелкие осколки продолжали дождем сыпаться с неба, и волнующаяся поверхность моря была рябой от сотен фонтанчиков. Борис Иванович поплыл к мотоциклу. Он знал, что ищет под водой Николай, и понимал, что это уже ни к чему.

Подольский снова вынырнул.

– Не могу найти, – отплевываясь, признался он. – Вот уж действительно, как в воду канул…

– И не надо, – взбираясь в седло, сказал Борис Иванович. – Может, так оно и правильнее. Где воевал, там и лег, как это испокон веков ведется. И, опять же, Захар его где-то тут же, рядышком, лежит. А вдвоем оно как-то веселее…

Подольский серьезно кивнул, не подозревая, как и Борис Иванович, какая кощунственная чепуха только что прозвучала. Еще один средних размеров булыжник, вернувшись из верхних слоев атмосферы, ударился о правый поплавок мотоцикла и отскочил, с плеском погрузившись в воду. Правильно поняв намек, Подольский вскарабкался в седло позади Бориса Ивановича, и Рублев молча повернул рукоятку, с места дав полный газ. Водный мотоцикл встал на дыбы и с ревом, волоча за собой пенные усы, устремился прочь от раз и навсегда изменившего конфигурацию скалистого берега.

* * *

Заложив руки в карманы просторных брюк, Борис Иванович неторопливо и бесцельно шагал по усеянному золочеными визитками наступившей осени тротуару. На бульварах шаркали метлами дворники, сметая листву в большие пестрые кучи, в воздухе ощущался горьковатый привкус осенней прели. В голове у Комбата слегка шумело, и он испытывал легкую, светлую грусть, частенько посещающую человека, пребывающего в состоянии, которое характеризуется неудобопроизносимым, но метким словечком «недоперепил».

Пил Борис Рублев сегодня не просто так, а по случаю. Они с Подольским выполнили данное когда-то Ивану Ильичу обещание вместе помянуть всех, чьи жизни забрал старый немецкий бункер, а заодно рассказать, чем кончилось дело. Делиться подобными воспоминаниями было не в правилах Бориса Ивановича, но старый командир торпедного катера имел на эту информацию полное, законное право: в конце концов, они втроем просто завершили то, что когда-то начал он со своими матросами.

Покинув квартиру старика, который в силу своего более чем преклонного возраста уже не мог тягаться с двумя дюжими десантниками по части опрокидывания рюмок, они еще немного посидели в уличном кафе, неторопливо, с длинными паузами разговаривая о пустяках. Сын Николая пошел в первый класс, и за это тоже было выпито – всерьез, обстоятельно, с полным пониманием серьезности отмечаемого события.

И теперь Борис Иванович с легким туманом в голове и светлой грустью на сердце брел куда глаза глядят по одевшимся в золото московским бульварам. Потом, будто вспомнив что-то или проснувшись, остановился и огляделся по сторонам, пытаясь понять, куда это его занесло.

Прямо перед ним был дом, в котором когда-то жил Сергей. Задрав голову, Борис Иванович отыскал взглядом окна его квартиры. Одно из них было открыто. На подоконнике, придерживаясь за раму и напоминая чудовищно раскормленного воробья, сидел на корточках подполковник ФСБ Михайлов – уже не в своеобычных шортах, а в тренировочных шароварах с широкими лампасами, подозрительно похожими на генеральские. Подполковник мыл запорошенное известковой пылью окно – разбрызгивал из распылителя моющее средство и усердно возил по стеклу скомканной газетой. Газета издавала характерный скрип, с которым странно гармонировал доносившийся из глубины квартиры визгливый, истеричный женский голос, на чем свет стоит костеривший «жирного дармоеда» и «пузатого алкаша». Михайлов не огрызался и даже избегал смотреть в ту сторону. Приглядевшись, Борис Иванович рассмотрел у него под глазом хорошо заметный даже отсюда, с тротуара, синяк. «Вот везет человеку, – подумал он с сочувствием. – Перманентный бланш, прямо не синяк, а родимое пятно, впору с ним на паспорт фотографироваться…»

Его давно тянуло в этот двор – зачем, он и сам не знал. Уж конечно, не затем, чтобы выдворить подполковника с семейством из квартиры Сергея: теперь, после смерти законного владельца, это было практически невыполнимо, а главное, никому не нужно. Просто хотелось то ли напоследок в чем-то разобраться, то ли отдать какой-то последний долг, то ли просто постоять здесь, глядя на окна, за которыми когда-то жила счастливая молодая семья капитана ВДВ Казакова…

Борис Иванович вдруг сообразил, что если Михайлов нечаянно повернет голову и посмотрит вниз, то непременно увидит его – своего давнишнего недруга, стоящего с руками в карманах под окном и в упор разглядывающего его с самым хмурым и многообещающим выражением лица. «Еще испугается, чего доброго, – подумал Рублев, – разнервничается, начнет придумывать себе всякие ужасы. А ужасов ему, похоже, и без меня хватает…»

Отвернувшись от окна, из которого под аккомпанемент елозящей по стеклу газеты по-прежнему сплошным потоком неслись хлесткие эпитеты, Борис Иванович закурил и неторопливо зашагал прочь, сам не зная, разобрался в чем-нибудь или нет, но тем не менее чувствуя какое-то облегчение. Впереди показалась вывеска кафе, и он немного ускорил шаг, неожиданно ощутив жажду и острое желание спокойно, без свидетелей и посторонних вспомнить и поименно помянуть всех, кто когда-либо уходил плечом к плечу с ним в свой последний бой. Их было много, но Борис Иванович не сомневался, что сумеет вернуться домой на своих ногах.