Путеводная звезда - Анастасия Дробина

– Как вы жили-то с ней?

– Да слава богу… – глядя в пол, отозвался Кузьма. – Она меня не гнала. Иногда смеялась, на меня-то глядючи, иногда плакала… но не гнала.

По полу вдоль стены бесшумно скользнула серая мышь. Кузьма топнул пяткой. Мышь стрелой пронеслась к порогу, юркнула в щель.

– Шляются, прости господи, как на параде… Кота, что ли, завести? – проворчал Кузьма. Помолчав, смущенно спросил: – Варька, не обидишься, ежели ляжу я? Башка проклятая сейчас расколется… С голодухи, что ли?

– Подожди. – Варька встала, отошла к столу. Морщась, начала сгребать в ведро остатки протухшей еды. Мухи взвились к потолку. Варька попыталась прихлопнуть полотенцем хотя бы самых жирных, но толку от этого было мало.

– Как хочешь, я окно открываю.

Кузьма, державшийся обеими руками за голову, не ответил. Варька открыла дверь, толкнула старую, рассохшуюся створку окна, и в комнату ворвался свежий, холодный, влажный от дождя воздух. Сквозняк подхватил зудящую стаю мух и вынес их в сени. Варька тем временем снимала скатерть со стола, занавески с окон. Кузьма исподлобья наблюдал за ее действиями. Когда Варька, скрутив белье в ком, бросила его в угол, Кузьма меланхолично сообщил:

– Постирать бы надо…

– Тебя бы тоже постирать не мешало, – буркнула Варька, роясь в скрипучем комоде в поисках чистых вещей. – Как со свиньями валялся, ей-богу… Баню затопить, помоешься?

– Не сейчас, – отказался Кузьма. – Чего мучиться зря, сестрица? К орехову Спасу все само кусками отвалится.

Ситцевые наволочки вдруг задрожали в руках Варьки, и она, чувствуя, как погорячели глаза, поспешно отвернулась к стене. Только эта неловкая попытка пошутить и напомнила ей прежнего Кузьму – озорного, лукавого, как бесенок, всегда готового соврать, расхохотаться, насмешить… Что стало с ними со всеми, почему судьба так переломала их?

Кузьма терпеливо дождался, пока Варька сменит наволочку на подушке, и тут же повалился на постель. Варька сняла со спинки стула шаль, собираясь уходить, но Кузьма, не поднимая головы, поймал ее за рукав.

– Посиди, – попросил.

Она, помедлив, села на край кровати. Подождав немного и видя, что Кузьма не спит, спросила:

– Почему вы из Питера уехали?

– А ты попробуй проживи там… Жисть дорогая, хужей, чем в Москве. Данка-то поначалу в «Аркадии» пробовала петь, но ей совсем уж плохо было. Один раз прямо во время выступления упала, насилу откачали. Больше я ее не пускал, да она и сама не рвалась. Истаяла вся. А денег нету… – Кузьма вдруг смущенно улыбнулся. Перевернувшись на спину, обеими руками поскреб свалявшиеся волосы. – Знаешь, Варька, я ведь не пил… Вот сейчас, на поминках, за пять лет первый раз разговелся. Наверно, поэтому и разобрало так, аж на две недели. А пока при ней, при Данке, жил – ни единой капли. Она меня пьяным ни разу не видала. Ей-то, конечно, наплевать было… – Кузьма попытался усмехнуться, и снова вместо улыбки получилась судорожная гримаса. Он закрыл глаза. Медленно, словно через силу, выговорил: – Она меня… за пять лет… ни разу по имени не назвала. Даже когда помирала. Я ведь при ней был до последнего, а она… Знаешь, у нее уж глаза остановились, я подумал – все… а она вдруг как дернется, как сядет, как крикнет: «Зажгите свет, зажгите свет, позовите Казимира!» Какого, кричу, тебе Казимира, я Кузьма! А она упала и не дышала больше. Вот… Да не реви ты, господи!

Варька, вздрогнув, подняла глаза, вытерла бегущие по лицу слезы и увидела, что Кузьма лежит, приподнявшись на локте, и пристально смотрит на нее.

– Чего ты воешь? Что я – мертвый? Подожди, просплюсь, отмоюсь, снова человек буду… Гитара в руках еще держится. Дети вон остались, куда я их, душемотов, дену? Ничего, проживем. Только… знаешь что?

– Что?

Горячая, жесткая ладонь накрыла руку Варьки, и она не решилась высвободиться. Свободной рукой пощупала лоб Кузьмы.

– Ты горишь весь. Заболел, что ли? Пусти, окно закрою…

– Не уезжай, – закрывая глаза, попросил Кузьма.

Варька вздохнула. Села ближе. И сидела так, не отнимая руки, до тех пор, пока не услышала ровного сопения.

Глубокой ночью Варька и Митро сидели на кухне домика Кузьмы. По крыше неумолчно барабанил дождь. Из-за стены доносился храп Кузьмы. Митро пальцами снимал нагар с потрескивающей свечи, хмурился, молчал. Полумертвая от усталости Варька сидела на полу, прислонившись к стене. Целый день она вместе с другими цыганками мыла, скребла и терла, приводя в порядок запущенный дом. Кузьму вместе с кроватью раз восемь переносили из угла в угол, и он не проснулся даже тогда, когда кровать нечаянно уронили. Детей Варька накормила наспех сваренным кулешом, по очереди вымыла на кухне в медном тазу и уложила спать на полатях в комнате. Прикрыв их одеялом и едва удержавшись от соблазна лечь рядом с ними, Варька вышла на кухню, где ожидал Митро.

– Не знаю я, Варька, что делать. – Митро мрачно дымил трубкой, и его узкоглазое лицо напоминало физиономию рассерженного восточного божка. – Цыганам местным я уже заплатил, он ведь тут почти всем должен… И за похороны отдал, только завтра еще с попом рассчитаться надо. Но Кузьма-то думает себе что-нибудь? Ты его спрашивала, он обратно в Москву собирается?

– Не спрашивала, но… Куда ему еще деваться?

– Угу… М-да. Но ведь тогда дом здесь продавать надо, а это тоже время… А одного его не оставишь. Если, как ты говорила, он пять лет не пил, а теперь снова начал, это совсем плохо. Может за неделю, как наш Осетров говорит, до полного остолбенения докатиться. А детей куда? И так вон на тени похожи, одни глаза остались. Ни отца, ни матери, а только это несчастье пьяное… А я, Варька, больше оставаться не могу. – Митро потер кулаком лоб, ожесточенно повторил: – Не могу, и все тут! Меня цыгане на части порвут, и так пол-лета по Крыму болтались! Что я – Настьку над ними хореводом поставлю? Мне, хочешь не хочешь, завтра возвращаться надо.

– И возвращайся. – Варька запрокинула голову, закрыла глаза. В последний раз мысленно спросила себя: решилась, цыганка? – Возвращайся, Дмитрий Трофимыч. А я останусь.

Она не подняла ресниц и не увидела, как Митро, отложив трубку, уставился на нее в упор. И не вздрогнула, услышав изумленный голос:

– Варька, но… Но ты же не родственница ему!

– Помню.

– Ты же вдова… Здесь-то не наши цыгане, ни его, ни тебя не знают. Подумать всякое могут, потом не ототрешься.

– Знаю.

– А он… Кузьма… Он-то знает?

– Он сам меня просил остаться. Не забудь, он цыган. Понимал, что говорил.

– Значит… – Митро попытался улыбнуться, но недоверчивое выражение не сходило с его лица. – Значит, девочка, замуж выходишь?

– Пусть так. – Варька открыла глаза. Встретившись взглядом с Митро, пожала плечами: – Что делать? По-другому же нельзя.