Князь Святослав - Николай Кочин

Воины, объятые ужасом, молчали, ибо всегда гибли в этих ущельях ромейские войска, и идти здесь казалось всем безумием. Тогда он продолжал:

— Действовать на войне смело, отважно, с риском, — сопряжено с возможной гибелью. Но когда счастье висит на волоске и не даёт времени медлить, тогда должно пользоваться этим и приступать к делу. Воспользуйтесь этим временем, пока руссы, находясь в беспечности, ещё не знают о нашем прибытии. Верьте! За нашим переходом через ущелья последует победа. Солдаты! С неустрашимым духом и мыслью, что вы ромеи, всегда побеждающие всех, следуйте смело за мною и покажите свою немеркнущую доблесть.

Держа на плече длинное копье, на быстром коне Цимисхий первым с полком «бессмертных» поскакал в ущелье. За ним тронулись и пешие. В глухой теснине слышен был только гулкий топот коней, бряцание оружия и скрип повозок. Действительно, «клисуры» русскими не были заняты, и войско Цимисхия прошло их беспрепятственно. Отдохнули на холме, обнесённом рекою, и утром Цимисхий построил войско густыми рядами, приказал стучать в кимвалы и бить в бубны. Доспехи бряцали, кони ржали, воины задорным криком ободряли друг друга, идя к болгарской столице — Великой Преславе.

Глава XXXVI.

ТОПИ ИЛЛЮЗИЙ

В столице Великая Преслава находился старый Свенельд с небольшой дружиной. Он охранял богатую казну Болгарии и царскую семью русского союзника юного царя Бориса.

Калокир тоже считал для себя более подходящим жить в столице, ожидая, когда он получит от Святослава корону Византии. Он был уверен, что желанный час коронования близок, запасся царской одеждой и обставил дом с подобающей роскошью. Покои были забиты сундуками и ларями, наполненными предметами из литого серебра, золотыми вазами и прочей утварью, отнятой у крамольных бояр. Их беспощадно обобрал патрикий, обличая в измене.

Всегдашнее презрение к болгарам, которое было свойственно византийским патрикиям, стало у Калокира ненасытным. Его соглядатаи, шатаясь по городу, нагло высматривали содержимое боярских домов и наличие в них редкостных вещей: азиатских ковров, византийских изделий — и это было уже причиной для обвинения в измене. За столом Калокира ели из золотых блюд. Комнаты были задрапированы византийскими тканями в зелёных и золотых узорах, меблированы бронзовыми креслами работы лучших мастеров. Тяжёлые причудливые ковры устилали полы дворца.

Серебряные лампады свисали с потолков, чаши из целых кусков агата были расставлены в углах комнат. В одном месте уже стоял императорский трон, сидеть на котором разрешал себе Калокир только в самых торжественных случаях.

Тронное кресло, отнятое у царя Бориса, всё ещё казалось Калокиру недостаточно великолепным. Мечта о троне ромейского василевса мутила его разум. Металлические львы не хлопали хвостами по полу у кресла Калокира, не издавали рёв.

На лестницах и около дома ходила стража с вызолоченными секирами на плечах, в круглых шлемах, в блестящих панцирях. Всё должно было напоминать о подобии ромейского дворца. Приближенные Калокира давно уже все перессорились между собой, соревнуясь в происках стать как можно ближе к будущему императору. Они ревниво следили друг за другом, оговаривали друг друга.

Каждый про себя лелеял мысль заполучить у будущего императора титул наиболее высокий. Каждый выпытывал помышление другого, подозревая в нём лютого соперника.

Они и в поведении подражали своему господину. Грабили по ночам жителей, опустошали дома, растлевали девушек, издевались над детьми и стариками.

Калокир завёл тюрьму по греческому образцу с полным ритуалом пыток. Он ни в чём не хотел отступать от традиций византинизма. У жертв сыска отрезали носы и уши, выкалывали глаза, отрубали ноги и руки и такой обрубок отсылали родным. Сажали на кол. В тайных подземельях сидели люди на цепях. Без проверки, без суда и следствия обвинялись в тяжких преступлениях только на основании устных доносов рабов, слуг или соседей. По ночам перевозили на допросы, связанными. Тем, которые казались Калокиру особенно опасными, обвязывали лоб и уши воловьей жилой и эту жилу закручивали и затягивали.

Дом Калокира внушал всем панический ужас, о котором с уха на ухо делились в кругу семьи или близких друзей. И никто не рисковал пожаловаться князю, славянское благодушие которого было известно болгарам. Попытки подобного рода всегда кончались несчастьем всей семьи жалобщика: Калокир был неумолим, не знал милосердия.

В первую очередь обрушился он на богумилов. Они были ненавистны ему и как еретики, отвергавшие византийское православие и как носители славянского уравнительства в жизни, проповедники опростительства и презрения к роскоши и царям, и как люди, по его мнению, дурно влиявшие на Святослава.

Особенно Калокира раздражала проповедь Душана, которая собирала везде толпы бедного люда, недовольного царями, боярами и порядками, которые насаждал в столице Калокир.

Патрикий презирал мнение народа, тем более, что вот- вот он сам готовился быть царём. Сговорчивость Святослава, отложившего заключение договора с Цимисхием на весну, было ему непереносна, тем более, что он считал самым подходящим моментом лишить Цимисхия престола именно в момент мятежа, который, как ему казалось, легко вызвать в Константинополе. Но Святослав не хотел вмешиваться во внутренние дела империи. Тогда Калокир решил сам изменить положение в Византии.

Он связался с Львом куропалатом, который был в заключении на острове Лесбос, и подбил его на заговор. Лев, которого Цимисхий велел ослепить, на самом деле не был ослеплён. Он подкупил палача, и тот за большую сумму денег сделал одну видимость ослепления: сжёг Льву Фоке только одни ресницы.

Калокир помог Льву Фоке связаться со своими людьми, и тот бежал с острова, а теперь появился в столице и собирал вокруг себя людей, которые согласились поднять мятеж в городе и свергнуть Цимисхия.

Как раз в этот вечер, о котором сейчас пойдёт речь, Калокир и проводил время с посланцами от Льва Фоки. Посланцы эти пробирались осторожно и долго, в одежде монахов, с посохами в руках, с дорожными котомками. Они были радушно приняты, помылись, оделись. Калокир в честь их задал пир, который походил на пир в Священных палатах.

На этот раз Калокир сидел в кресле, имитирующем императорский трон. В драгоценных вазах разносились византийские вина. Слуги с толстыми губами, женоподобные, что выдавало в них скопцов, которыми успел обзавестись Калокир, подражая двору Романии, бесшумно скользили по причудливым коврам, пристально следя за пирующими и предупреждая их каждое желание. Разомлевшие от вина и обильной еды, в шелках и в золоте, наложницы обсели Калокира и безудержно восхваляли его в самых изысканных и льстивых выражениях. На их лицах, обращённых к патрикию, не потухало выражение сладкой угодливости и облагороженного распутства. Священники-болгары в четырёхгранных скуфьях, в шёлковых рясах с золотыми крестами на груди, всё время ели и хвалили господа. Они давно не видели таких обильных угощений и теперь вволю наслаждались лицезрением ромейского церемониала и византийскими яствами.

Тут сидели и перебежчики ромеи, пострадавшие от Цимисхия и скрывшиеся за пределами государства, в глуши, жившие тихо и смирно. С появлением на Дунае Калокира, они точно нюхом учуяли, где им приютиться, и теперь они крутились около патрикия, как голодные кошки вокруг горшка с кашей. Это были или чиновники, прогнанные со службы, или землевладельцы, лишившиеся имений, или военные, разжалованные Цимисхием. Были и такие, что бежали из заточения — «бывшие люди», но они-то и считали себя «настоящими людьми», «будущими людьми», в руках которых судьба народа и счастье подданных.

Калокир был в пурпуровых башмаках, составлявших исконный атрибут ромейских василевсов. Вид его был преисполнен высокомерия и надменности, с которыми он пытался сочетать доброту царственного величия. Но огонь самообольщения явно разгорался на его лице, и в его пламени сгорали учтивая снисходительность, которую он старался проявлять к окружающим, и царственная осанка, которая вдруг сменялась манерой опьянённого успехом суетливого провинциального чиновника. Иногда в нём брал верх легкомысленный романтизм молодости. И он подпрыгивал, радовался как мальчик, получивший забавную игрушку. Особенно всякое выполнение его приказания, как бы мелко оно ни было, доставляло ему непомерную радость.

Вот он подал знак, и грянула музыка. Её подхватил хор. Калокир выпрямился на троне и стал посылать пирующим царственные улыбки. Драгоценные сосуды быстро опоражнивались, речи становились выспреннее. Все наперегонки старались сказать ему самое приятное и уж называли его не «светлейший», а «владыка», сперва как бы по нечаянности, а потом и совсем неприкрыто, намеренно льстиво. Лесть усыпляет благоразумие даже людей проницательных и опытных. Калокир и сам стал льстить своим подчинённым, говоря, что с такими помощниками будет легко править Романией и уже возбуждал их намёками на их будущие титулы и должности, которые, как он знал, представляют предмет их тайных надежд. Эти намёки тоже доставляли ему огромное наслаждение.