13 ведьм (сборник) - Елена Щетинина

– Так это тот, что шатался! Ну, красавица, не плачь, это же здорово! Молочный выпал, настоящий, взрослый, вырастет! – успокаивала Саша племянницу, но та продолжала реветь. – А давай мы его мышке кинем?

Ладка удивленно округлила глаза, и рев пошел на убыль.

Вернулись в дом, наспех скинули шубки-шапки, подошли к печке. Саня, как могла, придавила свой страх – чего не сделаешь, когда ребенок плачет.

– А она вдлуг укусит? – Лада боязливо поежилась, губы снова задрожали. Ей опять хотелось реветь, десна еще помнила противную тянущую боль.

– Ну что ты! Мышка маленькая, пугливая. Ты ее и не увидишь. Бросим, слова волшебные скажем – и все! Да не бойся, все дети так делают!

– И ты делала? – Лада с недоверием посмотрела на Саню, взрослую солидную тетю двадцати трех лет.

– И я, и мама твоя, и папа, и бабушки с дедушками – все. Ну давай, иди сюда!

Лада вздохнула, подошла и привычно подняла ручонки вверх: «На меня!» Саня легко подхватила племяшку и поднесла к печке, свободной рукой отдернув занавеску. Два голоса вразнобой вышептали в теплый надпечный сумрак вечную «обменную» приговорку: «Мышка, мышка, на тебе зуб репяной, дай мне костяной!» Мокрый, еще в кровинках зубик упал и сразу затерялся в куче накопившегося хозяйственного хлама.

Лада, довольная, рассказала вернувшейся матери про мышку и похвасталась дыркой в десне, смешно задирая розовую губу. «Вот, оставляй вас одних!» – проворчала Натка. За ужином сестры вспоминали, как маленькими гостили у деревенской бабушки, свое «молочное» детство. Расстались тепло, по-женски расчувствовавшись и уже без упреков. Саня махала рукой отъезжающей машине, пока в заднем окне маячило белым пятном улыбающееся Ладушкино лицо.

Ранние сумерки плотно облепили все кругом, глубокие голубые тени ограды и деревьев расчертили сугробы хаотичной клеткой. Внезапно дом показался ей громадным запертым животным: хребет матицы, ребра стропил, потемневшая плоть бревен. Внутри зверя горел свет, он прорывался сквозь щели закрытых век-штор. Дом дышал ей в спину, и большое его сердце – печь среди кухни – было холодно.

Ночь прошла неспокойно. Кухонная печь заполнила все пространство Саниного сна – мир словно втягивался в ее нутро, как в воронку. Устье печи, бесстыже сбросив заслонку, пугало своей темнотой, глубиной. Свистело сквозняком, настораживало шепотом, шебуршанием, шорохом-морохом, фуух…

Маленькие ручки в седых ворсинках прижали сладко пахнущий Санькин зуб к лысоватой груди. В глубине нежно-розовой детской деснышки тукнуло, кольнуло, зародилось и пошло в рост.

Утро выдалось седым, туманным. Ослабленное затяжной зимой солнце неверной рукой водило в тумане, пыталось нащупать окна, но попадало в «молоко». В доме было сумрачно и неуютно, за окном – серым-серо и едва намечены силуэты близких деревьев. Снег валил всю ночь, и Саня, вздохнув, вместо зарядки взялась за лопату, а то, глядишь, так скоро и из дома не выберешься.

Она угрюмо чистила дорожку у ворот и вспоминала неприятный сон. По давней привычке искать причину всего происходящего, Саня пыталась влезть в дебри психоанализа и ответить, наконец, на вопрос: что ее так пугает? Нет, что, понятно – печь. Но почему? Дальше мысль останавливалась, никаких предположений.

Саня вдруг вздрогнула и подняла голову. С другой стороны улицы на нее пристально, изучающее смотрел припорошенный снегом незнакомец: маленький какой-то дедок без шапки. Заметив, что его обнаружили, он неуклюже, по-птичьи подпрыгивая, захромал в ее сторону. Подошел совсем близко, тряхнул седыми космами, глянул рыжим разбойничьим глазом.

– Здрасте… – растерянно поздоровалась Саша.

Дед не ответил на приветствие, продолжая изучать девушку.

– Я Гудада, – вымолвил вдруг. Голос негромкий и будто надломленный в сильной ноте – хрипит, сипит. – Гляжу – новый человек.

– Гудада… Гудед?

– Дед Гудед – так местные зовут. Цыганское имя, цыганский дед.

– Мне о вас Геннадий говорил, кажется… что за советом к вам можно…

– И что? Не нужен еще мой совет? – Гудада прищурился.

– Да нет вроде, – неуверенно ответила Саша. Не станешь же первому встречному рассказывать… Да и о чем? О том, что она, горожанка наманикюренная, видите ли, печки боится? Курам на смех.

– До свидания тогда, – со значением сказал дед. Взгляд его вдруг стал сочувствующим: – Лучше уезжай, девка. Ждали тебя.

И развернулся и зашагал в туманную морозь.

Как это понимать? Уезжай, но тебя ждали? Кто? Директор школы, конечно, ждал и не нарадуется новому молодому педагогу – малыши без пригляда были. Но зачем уезжать? Странный какой-то дед… Да еще и на «ты» сразу.

Неприятная эта встреча настроения не улучшила. Саня разозлилась и на незнакомца, и на себя. Поддалась какому-то беспочвенному страху, тут еще дед нагнал туману – своих не разглядишь, чужие мерещатся. Ну и ладно, не нужны его советы. А с дурацким страхом надо кончать: зима в разгаре, все равно в морозы печь придется топить, надо привыкать. Дом уже сияет чистотой, а в кухне едва прибрано. Решено, страх долой, пора обживать и эту «терра инкогнита».

Вернувшись в дом, Саня прибавила громкость старенького радиоприемника. Пугающую тишину кухни перекрыло что-то симфоническое. Вооружилась ведром для мусора, влезла на табурет у печки, отдернула вылинявшие занавески и опасливо, торопливо стала сгребать накопившийся мусор. Сгоревшие спички, коробки от них, гусиные крылышки, перепачканные маслом, – пироги смазывали, ветошь какая-то… За монотонностью занятия страх чуть притупился. Среди мусора Саня заметила какие-то мелкие желтовато-серые камешки. Присмотрелась, и ее передернуло от внезапного узнавания – зубы! Потемневшие от времени, маленькие, такие же, как они бросили на печку накануне с Ладой. Сколько же их… У Геннадия, бывшего владельца дома, видимо, была большая семья, и все его братья и сестры оставили на этой печке свое молочное детство. Девушка уже с интересом рассматривала россыпь зубиков – надо же, целая история отдельной семьи…

Ссыпав, наконец, находку в ведро, она продолжила уборку. Завалы постепенно уменьшались, как вдруг Санина рука в ворохе тряпок наткнулась на что-то мягкое, упругое. Живое. Саня, вскрикнув, чуть не слетела с табурета. Боязливо, подвернувшейся лучиной отодвинула тряпки – блекло-серый комок шерсти, хвостик… Облегченно выдохнула: мышей она никогда не боялась, а полудохлых и тем более. Мышь, похоже, и правда доживала последние минуты: лежала, тяжело дыша, не пытаясь бежать. «Сколько ж тебе лет?» – внезапно посочувствовав чужой немощи, удивилась Саша. Мышь казалась не то что старой – дряхлой: сквозь редкую тусклую шерсть просвечивала бледная шкура, хвост в каких-то коростах. Только глаза еще были живы. Старуха, не отрываясь, смотрела на человека. Саня удивилась: разве бывают у грызунов такие глаза? Они всегда глядят черными блестящими бусинами, а тут – медово-карий взгляд… какой-то очень осмысленный.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});