Андрей Белый - Валерий Демин

Поначалу дела складывались не так уж и гладко. Ни Терещенко, ни его сестрам-компаньонкам роман Белого не понравился. Но Блок (в отличие от Брюсова), а за ним и Иванов-Разумник проявили настойчивость и сумели убедить «хозяев» в необходимости печатать «Петербург» без изменений – со всеми недостатками, ежели таковые кому и мерещатся. Запись в дневнике Блока от 23 февраля 1913 года красноречиво свидетельствует об его искренней тревоге за судьбу литературного шедевра, которая висела на волоске: «<… > Я принес рукопись первых трех глав „Петербурга“, пришедшую днем из Берлина, от А. Белого. Очень критиковали роман, читали отдельные места. Я считаю, что печатать необходимо все, что в соприкосновении с А. Белым, у меня всегда – повторяется: туманная растерянность; какой-то личной обиды чувство; поразительные совпадения (места моей поэмы); отвращение к тому, что он видит ужасные гадости; злое произведение; приближение отчаянья (если и вправду мир такое…); не нравится свое – перелистал „Розу и Крест“ – суконный язык. – И, при всем этом, неизмерим А. Белый, за двумя словами – вдруг притаится иное, все становится иным». На следующий день Блок почти что с ликованием записывает: «Радуюсь: сегодня Терещенки почти решили взять роман А. Белого»… О состоявшемся решении он тотчас же телеграфировал другу.

Хорошие новости пришли как нельзя кстати: у Белого с женой давно вышли все деньги, и они больше не могли разъезжать вслед за Штейнером и его последователями по Европе да и жить, в общем-то, совсем было не на что. Теперь же на ближайшие полтора-два года обеспечивалось сравнительно безбедное существование – ежемесячное авансирование в размере трехсот рублей. Тем не менее решено было на время вернуться в Россию, дабы беспокойное антропософское житье-бытье с постоянными переездами не отвлекало от завершения романа. Москва тоже не сулила спокойной жизни, поэтому за благо посчитали весну и лето провести в Боголюбах, а где-нибудь в конце июля снова вернуться в Германию. Оставив в Берлине тяжеленный сундук с книгами и вещами как гарантию своего скорейшего возвращения, супруги в начале марта приехали на Волынь.

Родина встретила их распутицей и метелью. По дороге от Луцка к Боголюбам пролетка увязла в грязи. Возница отпряг одну из лошадей и умчался в лесничество за подмогой, а Белый с женой остались в чистом поле, заносимые снегом и пронизываемые ледяным ветром. Наступила ночь, мороз усиливался, становилось жутко, а помощь не приходила. Наконец появился Асин отчим и вызволил путников из снежного плена. Когда погода наладилась, их вновь поселили в отдельном домике на краю усадьбы, где они жили и в прошлый раз после возвращения из Африки. Блоку он написал 20 марта:

«О себе скажу: я невыразимо счастлив деревней, солнышком и распутицей; свищут мартовские ветра, распускается медуница; недавно летели журавли… В душе ясно и спокойно, лишь миновали внешние треволнения; и работа кипит. Как мало надо все-таки человеку: уверенность, что немного обеспечен, и солнышко, да отсутствие руготни, недоразумений. И вот, как-то детски счастлив я, что устроен роман, что доктор насильственно не оторвет от меня год судьбы, что… солнышко и цветут медуницы. Нет паршивей города Берлина! Нет поганее народа – берлинских жидов (в Берлине – все жиды: и „жиды“, и немцы), а здесь, на Волыни даже жид кажется мне русским. Хорошо жить в России… <…>»

Белый с головой ушел в работу над шестой и седьмой главами «Петербурга». Работал неистово, до полного изнеможения сил и нервного переутомления, и оно очень скоро начало давать о себе знать. Но еще больше на угнетенное состояние Белого повлияло настроение Аси: она вдруг заявила, что в антропософии она окончательно осознала свой путь, как аскетизм, что теперь ей трудно быть женой и отныне они должны быть только братом и сестрой. Отныне и до самого расставания через девять лет они проживали именно в таком качестве. Как «брат с сестрой» присоединились и к большой группе соотечественников, отправившихся в середине мая в Гельсингфорс (современный Хельсинки) на встречу с Рудольфом Штейнером, объявившим новый спецкурс из десяти лекций на тему «Оккультные основы Бхагавадгиты». В Петербурге на несколько дней сделали остановку, виделись с Блоком, Мережковскими, Бердяевым. Последний напросился в компанию антропософов и последовал за ними в Финляндию. В дневнике Зинаиды Гиппиус (они с Мережковским как раз в мае вернулись из Парижа) все эти события отображены в четырех строках: «<…> Май мы провели в городе, очень дурно, со всеми надо было говорить. О многом. Видели Бердяева. Как далек! Видели Борю Бугаева. Еще дальше. Этот у Штейнера. И Бердяев к нему направлялся. Но еще не штейнерианец». Главным, пожалуй, для Белого в этот его приезд в Северную столицу следует считать личное знакомство с Ивановым-Разумником: сразу же удалось установить полное взаимопонимание и заодно обсудить текущие и перспективные проблемы, связанные с редактированием и выпуском в свет романа «Петербург». До его полного завершения оставалось менее полугода…

На обратном пути из Гельсингфорса вновь встретился с Блоком, Мережковскими, Ивановым-Разумником. Решил было навестить мать, снимавшую дачу под Клином, но у той незамедлительно возник конфликт с Асей. («Не ужились!» – кратко констатирует Белый в интимном дневнике.) Пришлось перебираться в Дедово, в имение Соловьевых к старинному другу Сергею. Но и тут «осечка» – серьезное столкновение на «идейной платформе»: антропософские увлечения Андрея Белого из его прежних друзей (как видно из цитированной дневниковой записи З. Гиппиус) не принимал почти никто. Блок тоже терпел до поры до времени. Даже старый и верный друг – М. К. Морозова (ей А. Белый присылал огромные – до 20 страниц – письма с изложением учения Штейнера) воспринимала откровения своего давнего поклонника более чем прохладно. Оставались только единомышленники, им поэт посвятил несколько проникновенных стихотворений, одно из них предстает подлинным антропософским гимном (с посвящением Маргарите Сабашниковой):

Мы взметаем в мирах неразвеянный прах,Угрожаем обвалами дремлющих лет;В просиявших пирах, в набежавших мирахМы – летящая стая хвостатых комет.

Пролетаем в воздушно-излученный круг:Засветясь, закрутясь, заплетался в нем, —Лебединый, родимый, ликующий звукДуновеньем души лебединой поймем.

Завиваем из дали спирали планет,Проницаем туманы судьбин и годин;Мы – серебряный, зреющий, веющий светСреди синих, любимых, таимых глубин.

С каждым днем Белый все больше и больше погружался в мир оккультных проблем. Постепенно они даже перекочевали в последние главы романа «Петербург» (правда, ненавязчиво и во вполне приемлемых дозах).[30] Проведя в Боголюбах около месяца, супруги, которых связывали теперь исключительно платонические отношения, выехали в Мюнхен, где в жизни антропософского сообщества назревали важные события. В конце августа Рудольф Штейнер объявил своим последователям и ученикам о состоявшемся решении – начале строительства антропософского храма, названного в честь Гёте Гётеанумом, в швейцарском местечке Дорнах. Переговоры об этом велись давно. Первоначально Штейнер намеревался создать «антропософскую Мекку» с главным антропософским храмом под Мюнхеном, но многочисленные недоброжелатели и конкуренты (включая и муниципальные власти) всячески тому препятствовали. Тогдато и был принят «швейцарский вариант». Первый камень в основание Гётеанума Рудольф Штейнер заложил 20 сентября (по новому стилю) 1913 года.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});