Варфоломеевская ночь - Проспер Мериме

— Нездоровье лишает ее этого удовольствия, — отвечал я с большим усилием.

Поистине это был удивительный человек: при виде его вся моя храбрость уходила куда-то, должно быть, в пятки.

— Значит, она не желает принять меня. Хорошо, — повторил он, как будто и не слышал, что я сказал. И эти простые слова звучали точно смертный приговор. — Теперь, месье Ан, я должен поговорить с вами. Какое удовлетворение намерены вы предложить мне за смерть моего слуги? Это был скромный, тихий человек, которого вы убили вчера, бедняк только слишком увлекся своею преданностью истинной вере.

— Я его убил потому, что он обнажил кинжал на месье Круа де Кайлю у самых ворот дома виконта, — отвечал я решительным тоном. Я уже заранее приготовился к этому ответу. — Вам известно, месье де Безер, — продолжал я, — что виконту предоставлено право на жизнь и смерть всех, живущих в этой долине?

— За исключением моего дома, — прибавил он спокойным тоном.

— Совершенно верно, пока ваши люди находятся за стеною вашего дома, — возразил я. — Но так как наказание последовало неожиданно, и человек не имел времени покаяться, то я готов…

— Что?

— Заплатить отцу Пьеру за десять поминовений по его душе.

Я был страшно поражен тем неожиданным впечатлением, которое произвели эти слова. Видам разразился громким смехом.

— Клянусь Пресвятой Девой, любезный друг, — воскликнул он, продолжая смеяться, — уж и потешили же вы меня. Вот так шутник! Поминовения? Да ведь убитый был протестант!

Эти слова поразили меня более всего. Казалось, что этот человек с его кощунствующим смехом совсем не походил на других людей. При выборе своих последователей, он не считался с их верой. Он знал, что по его приказу гугенот будет готов убить своего единоверца, а католик прокричать лозунг гугенотов «Да здравствует Колиньи!».

Я был так ошеломлен его словами, что не находил ответа и меня выручил Круазет.

— Как же объяснить, месье де Видам, его преданность истинной вере?

— Истинная вера для моих слуг, — отвечал тот, — моя вера. — Потом у него, по-видимому, блеснула новая мысль. — А что важнее всего, — продолжал он медленно, — не пройдет и десяти дней, как в этом убедятся многие тысячи. Запомните мои слова, мальчуган! Это вам пригодится. А теперь вот что, — продолжал он своим обыкновенным тоном, — я не прочь сделать приятное соседу. Я не желал доставлять вам беспокойство, месье Ан, из-за моего канальи. Но мои люди будут ждать какого-нибудь вознаграждения. Выдайте мне эту зловредную тварь, бывшую причиной всей свалки, чтобы я мог его повесить. Тогда мы будем квиты.

— Это невозможно, — отвечал я с напускным хладнокровием. Разве я мог выдать посланного Павана? Никогда!

Он взглянул на меня с такой улыбкой, что я почувствовал себя весьма неловко.

— Не придавайте большого значения одному удачному удару, молодой сеньор, — сказал он шутливо, покачивая головою. — В ваши годы мне приходилось драться уже с дюжину раз. Однако должен ли я понимать, что вы отказываете мне в удовлетворении?

— Предлагаемым вами способом, конечно, — отвечал я. — Но…

— Однако! — воскликнул он с грубой насмешкой, — дело прежде всего! Безер, конечно, получит свое удовлетворение и в свое время, будьте уверены в этом. И, конечно, не от такого неоперившегося цыпленка. Это к чему? — И при этих словах он ткнул ногой стоявшую на террасе кулеврину, незамеченную им раньше. — Вот что! Понимаю, — продолжал он, бросив на нас проницательный взгляд. — Вы ждали осады! Эх, вы, ротозеи, вы и забыли, что из вашей кухни идет спуск над крышею лавки старого Фрэти! Я готов прозакладывать себя, что он открыт! Неужто вы воображаете, что я подступил бы с этой стороны, пока найдется хоть одна лестница в Кайлю! Уж не воображаете ли вы, что старый волк превратился в барана?

С этими словами он повернулся к нам спиной и пошел с гордым, торжествующим видом.

И действительно он мог торжествовать. Мы стояли, как пораженные громом, стыдясь взглянуть друг на друга. Разумеется, спуск был открыт. Мы вспомнили теперь об этом и были до того уничтожены сознанием его превосходства, что я даже забыл проводить его до ворот, как того требовала вежливость.

— Это сам воплощенный дьявол, — воскликнул я с негодованием, ходя в нетерпении взад и вперед и потрясая кулаками по направлению Волчьего логова. — Мне кажется, я ненавижу его пуще прежнего!

— Я также, — сказал Круазет спокойно. — Но гораздо важнее, что он нас тоже ненавидит. Во всяком случае следует закрыть спуск.

— Постой минутку! Посмотри-ка, что там делается внизу.

— Честное слово, ведь он, кажется, собирается покинуть нас! — воскликнул Круазет.

Внизу действительно слышался шум лошадиного топота. Несколько всадников выезжали из ворот Волчьего логова, и сквозь чистый утренний воздух до нас доносились звуки их голосов и бряцанье уздечек. Последним выехал лакей Безера. Через седло его была перекинута пара туго набитых дорожных мешков, при виде чего мы не могли удержаться от радостного восклицания.

— Он уезжает! — пробормотал я, едва доверяя своим глазам. — Он, конечно, уезжает!

— Подожди, — отвечал сухо Круазет.

Но я был прав. Нам не пришлось долго ждать. Видам действительно уезжал. Вслед затем мы увидели его самого; Видам сидел на сильной, серой лошади, и у его седла виднелись пистолеты. Его мажордом бежал около него, выслушивая, вероятно, последние приказания. Калека, привлеченный этой суетою, покинул свое обычное место у церковной паперти и протянул руку за милостынею. Видам, проезжая мимо, хлестнул его плетью по лицу, и до нас донеслись его ругательства.

— Будь он проклят! — воскликнул в праведном негодовании Круазет. Но я не сказал ничего, вспомнив, что этот нищий пользовался особенным покровительством Катерины.

Мне пришел на память случай, бывший незадолго до того, когда в бытность виконта дома, у нас устроилась большая соколиная охота на пари. Безер и Катерина ехали тогда вместе; при этом Катерина подала нищему монету, а Безер швырнул ему весь свой выигрыш. Сердце мое сжалось при этом воспоминании. Но ненадолго. Он все-таки уехал или собирался уехать. Мы стояли безмолвные, провожая маленькую кавалькаду из семи всадников, двигавшуюся к северу по белой дороге, пока наконец они не стали подыматься по крутой, горной дороге, ведущей в Кагор, а затем и в Париж.

После этого с радостным криком мы бросились в замок.

— Он удрал! Он уехал в Париж! И пусть его преследуют всякие неудачи!

Но ожидаемого нами ответа со стороны присутствующих дам не последовало. Когда мы, несколько сконфуженные, посмотрели на Катерину, она, вся бледная, глядела на нас большими полными презрения глазами.

— Глупые вы, глупые, — только сказала она.

Эта добрая, кроткая Катерина назвала нас дураками! Я ничего не мог понять и в смятении обратился к Круазету. Он смотрел на Катерину испуганными глазами, а мадам Клод тихо плакала в своем углу. Меня охватило тяжелое предчувствие предстоящей беды.

— Глупые, — повторила наша кузина с горечью. — Уж не думаете ли вы, что он мог унизиться до мщения вам? Или что он мог бы повредить мне, оставшись здесь? О! Он мужчина! Он понимает! — воскликнула она, гордо подымая голову. — А вы что — мальчишки! Разве вы можете это понять!

Я смотрел, пораженный, на эту раздраженную женщину. Мне было трудно представить, что это наша кузина. В это время Круазет сделал шаг вперед и поднял что-то белое, валявшееся у ее ног.

— Да, прочтите это! — воскликнула она. — Прочтите! О! Зачем вы не убили его? Зачем вы не воспользовались случаем? Ведь вас было трое против одного! Вы могли убить его и не сделали этого! Теперь он убьет меня!

Через плечо Круазета я прочитал письмо. Оно начиналось так, без всякого обращения: «У меня есть неотлагательное дело в Париже, мадемуазель, касающееся столько же вас, как и меня… Я должен увидеть Павана. Он отдал вам свое сердце; оно принадлежит вам, и поэтому я доставлю его вам вместе с его правой рукой, которую он также отдал вам… В этом я ручаюсь своим словом».

Письмо было без подписи и написано какою-то красною жидкостью… Может быть, кровью… Какая низкая, жалкая выходка!

На адресе написано грубым почерком «Мадемуазель де Кайлю». На конверте печать с гербом Видама — волчьей головой.

— Негодяй! Презренный негодяй! — воскликнул Круазет. Он первый прочел письмо и понял его смысл. Глаза его наполнились слезами, но это были гневные слезы.

Меня также охватило страшное негодование. Я был весь как в огне, поняв жестокость этого человека.

— Кто доставил это письмо? — воскликнул я. — Кто подал его мадемуазель? Как оно попало в ее руки? Отвечайте же!

Одна из горничных со слезами пролепетала, что письмо дал ей Франциск, для передачи мадемуазель.