Opus 2 - Евгения Сергеевна Сафонова

возможно…

Госпожа полковник осеклась, но все прекрасно поняли, какое событие должно было завершить перечисление.

– Я вас оставлю, пожалуй. Утомительный вышел день. – Когда Ева с Мирком уставились на Герберта, отстранённо глядящего перед собой, Мирана поднялась на ноги. Проходя мимо сына, на миг коснулась ладонью темнокудрой макушки: – Я горжусь тобой.

Три коротких слова грели лаской не меньше, чем взгляд из-под пшеничных ресниц. Больше, чем пламя за каминной решёткой.

Хотела бы Ева когда-нибудь услышать это от своей матери – и увидеть, что на неё смотрят так.

– Скажи, ты не передумал? – без обиняков спросила Ева, как только за хозяйкой дома затворилась дверь.

– Ты о чём?

…почти забытые мысли о доме царапнули почти забытой болью. За минувшие дни Ева испытала много разнообразной душевной боли, и неведомые ранее сорта затмили тот, с которым она прожила большую часть жизни.

Добавлять ко всем своим кровоточащим ранам ещё одну она не собиралась.

Она знала, что Герберт знает. Хотя бы потому, что, не глядя на неё, безошибочно понял, к кому обращён вопрос.

– О ритуале.

Герберт встретил взгляд брата. Тот сидел на полу, открыто изучая его лицо, следя за реакцией; рука, гладившая дракона, застыла на мшистой чешуе.

Когда некромант повернул голову, встречая Евин взгляд, зима в его глазах была холоднее обычного. Усталый февральский холод, который тем больнее кусает за щёки ночью, чем чувствительнее его тронула подступающая днём весна.

– Настолько не веришь в меня?

– Верю. – Перед внутренним взором стоял витраж из дворца, где мальчик, так похожий на ныне живущих Тибелей, убивал лучшего друга. – Но слишком много дурных предзнаменований, чтобы я могла этого не бояться.

– Например?

– Неважно. Просто… я не хочу, чтобы ты это делал.

– Как и я.

Герберт вновь посмотрел на брата, лишь сейчас подавшего голос. Сжимая пальцами подлокотники, уставился на вензеля каминной решётки:

– Я думал над этим.

– И? – сказал Мирк, не дождавшись пояснений.

В те секунды, что некромант медлил с ответом, даже огонь трещал тише.

– И склоняюсь к выводу, что есть другие способы вписать своё имя в историю. – Герберт небрежно закинул ногу на ногу. – В конце концов, я переживу тебя лет на двести. Если за это время не добьюсь чего-то более грандиозного, чем уже добился, раскрою карты о своём скромном вкладе в твоё воцарение. Летописцы будут в восторге.

– Не надейся, зазнайка. – Мирк восхитительно скрыл облегчение за ироничным фырканьем: оно проявилось лишь в том, что пальцы его вновь заскользили по драконьему боку. – Без тебя в соседней могиле мне будет скучно, так что я укажу особый пункт в своём завещании. Специально для «коршунов».

Ножки Евиного кресла заскрипели по паркету, когда его обитательница стремительно встала.

Бесцеремонно забравшись на худые, не слишком удобные для этого колени, Ева прижалась губами к другим, тёплым, родным губам – и прежде, чем Герберт закрыл глаза, февраль в них сменился мартом.

…никакого ритуала. Никакого риска. Никаких кошмарных предчувствий о том, чему отныне не суждено оправдаться. И ей даже не пришлось уговаривать, давить, молить, плакать, снова читать душеспасительную проповедь.

Она его не потеряет. Никого больше не потеряет.

– Если хотите, я тоже могу выйти, – где-то очень далеко сказал Мирк, – но не думаю, что мама одобрит подобное применение её кресел, даже если бы там сидел я.

– Я рад, что к своей коронации ты сохранил столько невинности, чтобы полагать, что твои родители использовали все предметы в доме исключительно по прямому назначению, – откликнулся Герберт, на миг прервавшись.

– А, значит, если в другой раз я решу воспользоваться для этих целей твоей кроватью вместо своего неудобного королевского ложа, ты будешь не против. Учту.

– Можно я сегодня вернусь с тобой в замок? – выпрямившись, спросила Ева; глаза её сияли. – Эльен будет рад.

Раз в три-четыре дня она принимала ванны в своей прежней обители, но всё равно скучала по замку Рейолей и милому призраку, с которым теперь почти не виделась: Герберт забирал её для процедуры под покровом ночи и возвращал до рассвета. В тайну немёртвой Избранной не посвятили никого, кроме нескольких избранных лиц, и истинное положение вещей скрывалось даже от слуг. Ева честно перебралась в новый дом, роль её горничной играла Мирана (иначе при облачении дорогой гостьи в непривычные платья служанок ждал бы сюрприз), а подносы с едой из уважения к её вере приносили в комнату после захода солнца, где гостья исправно аннигилировала провизию специально разученным заклятием.

– Не в первую ночь после счастливого события. Сегодня скомпрометировать тебя перед случайными свидетелями было бы особенно неуместно. К тому же у меня есть дела. – Герберт покосился на брата. – Тебе, полагаю, теперь придётся ночевать не в отцовском доме, а в тётушкином?

– Теперь он мой. И, к слову, моей прелестной невесте рано или поздно предстоит тоже перебраться во дворец.

Обернувшись, одним движением брови Ева выразила всё, что думает по этому поводу.

– Да, предстоит. В твоём мире, кажется, это не слишком одобряют, но у нас поощряется, если молодые люди до брака опробуют… свою совместимость. Во всех планах. – Под её взглядом Мирк неловко развёл руками: сейчас он мало походил на солнцеликого короля, с которым они танцевали тильбейт. – Естественно, об этом речь не идёт, но спать в одной постели… рано или поздно… придётся. Иначе пойдут слухи.

В шуточки Мэта разом добавилась только доля шуточки.

– Когда до этого дойдёт, тогда и поговорим, – сказала Ева.

Похолодание в воздухе она ощутила ещё прежде, чем вновь увидела лицо Герберта: наверное, если б некромант сейчас посмотрел в окно, иней расцвёл бы не только на стекле, но и на шёлковых обоях вокруг рамы.

Не смотри на меня так, хотелось сказать ей. Ты знал, на что идёшь. Ты знаешь, что это фальшь, фокус, не более.

Она не просила и не собиралась просить прощения за всё, что ему пришлось видеть сегодня. Что придётся видеть ближайшие месяцы. Они все знали, на что идут. Но она с самого начала понимала, что из них троих Герберт – тот, для кого этот спектакль окажется самым мучительным. Ей, в сущности, игра в чужую невесту не доставляла особого дискомфорта: просто потому, что не вызывала ни малейшего эмоционального отклика, кроме ощущения бесконечной неловкости за то, что Мирку приходится целовать труп, и не по собственному желанию.

Ладно, по собственному – и не совсем труп.

– Я бы с радостью никогда не поднимал эту тему, раз это настолько портит вам настроение, – молвил Миракл, – но по некоторым причинам это будет несколько проблемати… эй, плюнь! Да что с