Неверная - Айаан Хирси Али

в Сомали, чтобы забрать детей, даже если вас изнасиловали или у вас отрезали четыре пальца на руке, а вашего мужа убили. Порой мне доводилось сообщать человеку, что у него ВИЧ или СПИД. Иногда, положив телефонную трубку, я сидела в своей маленькой комнате, и меня колотило от слов, которые только что пришлось переводить.

Одна сомалийка, как и я в свое время, жила в убежище, и у нее, как и у меня, была подруга из Эфиопии. Девушка села в машину к четырем мужчинам – думала, ее отвезут на вечеринку, где она встретится со своей подругой. Ее неоднократно насиловали, прежде чем девушке удалось сбежать. Когда полицейские нашли ее в деревне, они позвонили мне. Я сидела у себя в комнате на верхнем этаже очаровательного дома Шанталь и пыталась перевести то, что они ей говорили. Объясняла, что ей нельзя мыться, потому что сперма и кровь у нее между ног являются важными уликами. Я не могла спросить, зашитым ли было ее влагалище, потому что по правилам переводчику запрещается вставлять свои собственные вопросы и соображения, он всего лишь механизм, обеспечивающий коммуникацию. Я могла только попытаться ее успокоить.

У девушки была истерика. Она безумно боялась, что другие люди, живущие в убежище, станут ее избегать, потому что ее обесчестили. Полицейская, которая обратилась ко мне за переводом, смогла через меня выяснить у девушки все обстоятельства случившегося и убедить ее дать показания. Через шесть месяцев жертве обещали сделать тест на ВИЧ, если, конечно, она сама этого захочет. Я спросила у полицейской, нельзя ли перевести девушку в другое убежище, чтобы ей не пришлось жить в постоянном стыде, и та согласилась. Девушку это заметно успокоило.

Я положила трубку, совершенно разбитая, в ужасе от жестокости нашего мира. Чуть позже мне пришлось спуститься вниз, чтобы поужинать вместе с Шанталь. Вряд ли другой случай мог так сильно контрастировать с ее уютной, спокойной и приятной жизнью. Иногда даже мне было сложно говорить о том, чем я занимаюсь. Шанталь мои рассказы приводили в ужас. Она говорила, что в Голландии о подобном и слыхом не слыхивали.

Тогда я не задумывалась об этом, но моя работа давала своего рода образование в области страданий, жестокости, боли, несчастья и грехов, неведения.

Мне доводилось сотрудничать с абортариями. Во время таких разговоров в основном приходилось объяснять какой-нибудь девушке, что такое аборт, переводить несколько вопросов: «Знает ли отец?», «Не хочет ли она сохранить ребенка?» Анкету я знала наизусть. Положив трубку, я понимала, девушка сделает аборт, а значит, я помогла свершиться греху. Подобные мысли я старалась запихнуть за особую дверцу в своей голове: погружалась в учебу или бралась за новую работу.

Иногда в абортарии требовалось мое личное присутствие. Я объясняла девушке, что, поскольку ее шрам практически полностью затянулся, придется делать полную анестезию, резать заново и вынимать ребенка. Как правило, перепуганная девушка начинала настаивать: «Тогда потом вы должны зашить мне все обратно». Доктора кивали, но просьбу не выполняли. Как-то раз один молодой врач попытался через меня разъяснить пациентке, в чем дело. «Это бесполезная и опасная процедура, которую у нас в Голландии не делают», – говорил он. В ответ та лишь беспомощно рыдала.

Посещая полицейские участки, тюрьмы, абортарии, уголовные суды, биржи труда и убежища для избитых женщин, я видела множество темнокожих. Их невозможно не заметить, особенно когда приходишь на встречу сразу после сливочно-светловолосых студентов Лейденского университета. Я начала размышлять над тем, почему в таких заведениях столько иммигрантов, и в частности столько мусульман.

Это особенно поражало во время визитов в убежища для женщин – ужасные, крайне угнетающие места. Их адреса полагалось хранить в тайне. В каждом жило около тридцати женщин, хотя иногда их количество доходило до сотни, и по всей площади заведения носились дети. Белых женщин здесь практически не было, в основном мусульманки из Марокко, Турции, Афганистана, реже – индуски из Суринама.

В случаях с сомалийскими семьями почти всегда происходила одна и та же история. Муж забирал себе пособие, тратил его на кат (листья растения с наркотическим эффектом), а если жена прятала от него деньги, бил ее до тех пор, пока не вмешивалась полиция.

Одна из сомалиек была примерно моего возраста, родилась и выросла в сельской местности, не умела ни читать, ни писать на сомалийском языке. По-голландски женщина не знала ни единого слова. В Сомали ее выдали замуж за человека, который специально приехал в их деревню, чтобы найти себе жену. Сразу же после свадьбы он увез ее в Голландию. Она практически никогда не выходила из квартиры одна, заграничные улицы ее пугали. Муж ее бил, и наконец полицейские привели ее, всю в синяках и порезах, в убежище. Эта женщина была бездомной не только в Голландии, она не могла вернуться к своей семье в Сомали. Она сказала мне, что на все, что с ней случилось, была воля Господа. «Аллах послал мне эти невзгоды, и если я проявлю терпение, Бог отзовет их от меня».

Такие женщины никогда не подают в суд. Возможность жить и обеспечивать себя самостоятельно кажется им невероятной. Их убедили, что, покорно снося систематические и по-настоящему безжалостные издевательства, они служат Аллаху и зарабатывают себе место в раю. Они всегда возвращаются к своим мужьям.

Я была всего лишь переводчиком, но пропускала каждую истории через себя. Мне пришлось лицом к лицу столкнуться с вопиющей несправедливостью, от которой страдали эти женщины. Социальные работники всегда спрашивали: «У вас здесь есть родственники? Они смогут вам помочь?» Женщины говорили мне: «Но они же, само собой, на стороне моего мужа!» Мусульманки обязаны подчиняться своим мужьям. Если ты откажешь мужу в сексе и он тебя изнасилует, то виновата в этом будешь ты сама. Аллах велит мужьям бить своих жен, если те себя неправильно ведут, – так написано в Коране.

Такое отношение меня злило. Я знала, что над многими голландками мужья тоже издеваются. Но их община и их семьи не станут одобрять этих зверств. Этих женщин никто не станет винить в том, что их избили, и никто не скажет, что им надо стараться быть более покорными.

Я посещала тюрьмы и исправительные дома в Роттердаме и Гааге. Большинство сомалийцев попадали туда по обвинению в нападении; с воровством или торговлей наркотиками они, как правило, не связывались. Но если мужчинам-сомалийцам случается о чем-либо заспорить, схватиться за оружие для них абсолютно естественно. Один человек ударил своего домовладельца, пришедшего за квартплатой, молотком по голове. Социальные службы отправили его на консультацию