Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - Василий Молодяков

«Остальное время было использовано г-ном министром и Сталиным для обмена мыслями по политическим вопросам». Риббентроп хотел было сделать в заявлении какой-нибудь реверанс в сторону Токио, поскольку «определенные, премущественно военные, круги в Японии хотели бы компромисса с Советским Союзом <куда деваться-то после такого разгрома. – В.М>», но «в этом они наталкиваются на сопротивление со стороны определенных придворных, экономических и политических кругов и нуждаются в поддержке с нашей стороны в их устремлениях». Сталин предложение отверг, сославшись на то, что кабинет Абэ доброй воли никак не проявил, а «каждый шаг Советского Союза в этом направлении истолковывается как признак слабости и попрошайничества». Попросив Риббентропа не обижаться, советский вождь заметил, что знает азиатов лучше, чем его собеседник: «У этих людей особая ментальность, и на них можно действовать только силой». Когда разговор зашел о Европе, Сталин выразился жестко и резко, что видно даже по дипломатичной записи Хильгера: «Советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися государствми, как Англия, Америка и Франция. Чемберлен – болван, а Даладье – еще больший болван».

На прощание Риббентроп предложил использовать обмен ратификационными грамотами для приезда Молотова в Германию, а также подумать о возможной встрече двух диктаторов. «После несколько скептического ответа Молотова по поводу поездки в Берлин Сталин сказал, что там, где желание, там будет и возможность. Встречу между ним и фюрером он назвал желательной и возможной в том случае, «если живы будем». Живы они были после этого еще не один год, но так и не встретились, как бы ни уверяли нас в обратном любители, точнее – производители – сенсаций.

В 12.40 Риббентроп вылетел в Берлин, заявив перед отъездом для печати:

«Мое пребывание в Москве опять было кратким, к сожалению, слишком кратким. В следующий раз я надеюсь пробыть здесь больше. Тем не менее мы хорошо использовали эти два дня. Было выяснено следующее:

1. Германо-советская дружба теперь установлена окончательно.

2. Обе стороны никогда не допустят вмешательства третьих держав в восточноевропейские вопросы.

3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную войну против Германии.

4. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это».

Как в воду глядел: «мюнхенцев» Чемберлена и Даладье, объявивших Гитлеру войну, сменят «беллицисты» Черчилль и Рейно, этой войны страстно желавшие. Дальнейшее известно.

В дополнение к этому сообщению, распространенному ТАСС и ДНБ, Вайцзеккер разослал германским миссиям циркулярную ноту: «Германо-русские соглашения на постоянной основе урегулировали отношения между двумя странами в духе решительного восстановления их исторической дружбы. Идеологии двух стран остаются неизменными и ни в коей мере не затрагиваются данными соглашениями». «Территориальное размежевание государственных интересов, – говорилось далее, – …раз и навсегда устраняет любые будущие разногласия между Германией и Советским Союзом в отношении Польши».[444] Тогда в это верилось. По крайней мере, хотелось верить…

Для дружбы нет границ

Для дружбы нет границ. Так популярный каламбур обыграл название нового советско-германского договора и наступивший за ним период взаимной эйфории в двухсторонних отношениях. Ее апофеозом стал доклад Молотова на сессии Верховного Совета СССР 31 октября. Приведу его наиболее красноречивые, обезоруживающе откровенные фрагменты, современному читателю едва ли знакомые. Сразу становится ясно, почему «Правду» и «Известия» в старые времена так оперативно прятали в спецхран.

«За последние два месяца в международной обстановке произошли важные изменения… Во-первых… в отношениях между Советским Союзом и Германией… На смену вражде, всячески подогревавшейся со стороны некоторых европейских держав, пришло сближение и установление дружественных отношений… Во-вторых, надо указать на такой факт, как военный разгром Польши и распад Польского государства… Оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем – Красной армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей [Молотов искусно объединил немцев, с одной стороны, украинцев и белорусов – с другой.]. «Традиционная политика» беспринципного лавирования и игры между Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась. В-третьих, следует признать, что вспыхнувшая в Европе большая война внесла коренные изменения во всю международную обстановку…

В связи с этими важными изменениями международной обстановки некоторые старые формулы, которыми мы пользовались еще недавно, – и к которым многие так привыкли, – явно устарели и теперь неприменимы. Надо отдать себе в этом отчет, чтобы избежать грубых ошибок в оценке сложившегося нового политического положения в Европе.

Известно, например, что за последние несколько месяцев такие понятия как «агрессия», «агрессор» получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Не трудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3-4 месяца назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются».

Понятно, почему советские историки это не цитировали.

«В последнее время правящие круги Англии и Франции, – продолжал Молотов, – пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма… Английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили против Германии что-то вроде «идеологической войны», напоминающей старые религиозные войны… Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему <многозначительный намек. – В.М.>, можно признавать или отрицать, это – дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «униточжение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за «демократию».

После войны за такие слова почти в любой европейской стране, не говоря уже о Советском Союзе, просто арестовали бы как за «нацистскую пропаганду». Да, «роли, как видите, изменились».

«Мы неуклонно стремимся к улучшению отношений с Германией и всемерно приветствовали такого рода стремления в самой Германии. Теперь наши отношения с Германским государством построены на базе дружественных отношений, на готовности поддерживать стремления Германии к миру и, вместе с тем, на желании всемерно содействовать развитию советско-германских хозяйственных отношений ко взаимной выгоде обоих государств».

7 ноября Геринг посетил прием в советском посольстве в Берлине и дружески общался с И.Ф. Тевосяном, возглавлявшим большую делегацию ученых, инженеров и управленцев военно-промышленного комплекса, которые приехали знакомиться с последними достижениями германской науки и промышленности. 21 декабря Сталину исполнилось шестьдесят лет. Два дня спустя в «Правде» появились поздравительные телеграммы «господину Иосифу Сталину», которые невозможно представить на ее страницах двумя-тремя годами раньше или позже. Гитлер: «Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза» (вот и верь после этого людям!). Риббентроп: «Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало решающему повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетия мои самые теплые поздравления». Чемберлен с Даладье почему-то промолчали.

Ответы Сталина были, как всегда, краткими, но значительными. Гитлеру: «Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза» (не за себя пекусь, но за народ, точнее, за народы). Риббентропу: «Благодарю Вас, господин министр, за поздравления. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной».

Вторая телеграмма стала источником произносимых шепотом шуток (дескать, кровь-то имеется в виду польская), а затем – когда стало можно-и благородного негодования. «Меня потрясла телеграмма Сталина Риббентропу, – возмущался четверть века спустя Илья Эренбург, – где говорилось о дружбе, скрепленной пролитой кровью… Это ли не кощунство! Можно ли сопоставлять кровь красноармейцев с кровью гитлеровцев!».[445] Однако Сталин вряд ли писал это, не думая о последствиях или производимом впечатлении.