Вересковая принцесса - Евгения Марлитт

— Я хочу спеть с вами дуэт, если вы не против, — сказала я ему — мой голос, конечно, дрожал, потому что мне самой казалось, что я делаю что-то чудовищное, что-то сверхчеловеческое.

И он это знал — он помнил о моём страхе перед посторонними слушателями… Он живо поднёс мою руку к губам; затем мы пошли к роялю.

Я думаю, что я никогда в жизни не пела так хорошо и выразительно, как тем вечером. Мощное, хотя и непонятное волнение помогло мне преодолеть страх, звучавший в моих первых нотах… Уже во время пения присутствующие стали друг за другом беззвучно подходить к нам; когда песня отзвучала, они осыпали нас градом похвал; я была превознесена до небес как жаворонок, флейта и Бог ещё знает что.

И тут к нам подбежала Шарлотта. Она подскочила ко мне и положила руку мне на талию. Я испугалась её — она склонилась ко мне так низко, что я могла видеть слёзы в её глазах; но это были слёзы ярости, которые она, сжав губы и едва сдерживая дыхание, пыталась проглотить. Имей я тогда хотя бы малейшее понятие, что за страсть так сильно её терзает, мне было бы так легко её успокоить, и я бы с такой радостью это сделала! Но меня охватил неописуемый страх, и я невольно попыталась освободиться из её хватки.

— Ну посмотрите на этого маленького полевого жаворонка! — засмеялась она. — Одним приёмом можно раздавить это птичье тельце, — она так крепко сжала меня своей рукой, что у меня перехватило дыхание, — которое поёт так, что дрожат стены!

Я не успела оглянуться, как она меня, якобы лаская и гладя, оттащила от присутствующих в темноту… Она резко провела рукой по моей голове — роза вылетела из волос и по широкой дуге улетела в соседнюю комнату.

— Маленькая, очаровательная кокетка, вы блестяще сыграли свою роль — кто бы мог подумать, что в этой босоножке таится такая угроза! — прошипела она с едва сдерживаемой яростью. — Знаете ли вы, что делают со знаменитостями? — воскликнула она громче. — Их возносят надо всеми… Смотрите, вот так, так — легкое как пушинка существо, любимое всеми ничтожество!

Внезапно я оказалась высоко в воздухе и могла бы руками дотронуться до потолка, потому что верхний этаж главного дома был очень низким. В мощных девичьих руках я была словно летящее к небу пёрышко, слабое создание с беззащитными детскими ручками, абсолютное ничто; даже своим голосом я не владела, потому что моё горло сковали стыд и страх — мне казалось, что я во власти сумасшедшей.

Смеясь, она летела со мной через комнату, и я невольно зажмурила глаза… И тут на мою голову обрушился ужасный удар — мы натолкнулись на низко висящую бронзовую люстру в последнем салоне. У меня вырвался дрожащий крик — и все присутствующие подбежали к нам, а моя носительница испуганно опустила меня на пол. Как сквозь туман я увидела, как руки господина Клаудиуса поймали меня — а затем наступила темнота.

Как долго длилось это состояние, я не знаю — но мне показалось, что я прихожу в себя постепенно, как в детстве, когда я просыпалась на коленях у Илзе. Я чувствовала себя в мягких объятиях, и моего уха периодически касался нежный шёпот, которого я не понимала и который звучал для меня точно так же, как Илзины робкие, ласковые слова, не предназначенные, конечно же, для моего слуха… Но сердце, на котором покоилась моя голова, стучало громко и часто — и это было иначе, чем у Илзе… Я испуганно открыла глаза и посмотрела в совершенно бескровное лицо, чьё выражение страстного испуга я никогда не забуду.

Внезапно я поняла ситуацию, в которой находилась, и повернула голову, которая от резкого движения начала болеть. Рука сразу же убралась с моих плеч, и господин Клаудиус, который сидел рядом со мной на софе, вскочил с места.

— Ах, милая, дорогая девочка, — слава богу, вы снова открыли ваши большие глаза! — дрожащим голосом вскричала фройляйн Флиднер, отжимая бинты в фарфоровой миске.

Я схватилась за голову — она была забинтована, а по левому виску с повязки капала вода. Быстрее, чем я думала, я взяла себя в руки и стряхнула волшебное ощущение, так неописуемо сладко охватившее меня в момент возвращения сознания… Я со страхом подумала о Шарлотте и наказании, которое ей достанется — я должна встать на ноги как можно скорее.

— Что это я тут учинила? — спросила я, энергично выпрямившись.

— Вы немножко упали в обморок, моё сердечко, — ответила фройляйн Флиднер, заметно обрадованная моей бодростью.

— Как, я такое слабое создание?.. Знала бы это Илзе! Она не переносит слабонервных дамочек… Но мы должны снять повязку, фройляйн Флиднер — она нисколько не нужна, — я схватилась за бинты. — Ах, моя роза! — воскликнула я невольно.

— Вы должны получить её назад, — удручённо сказал господин Клаудиус — я видела, что он тяжело вздохнул. Он пошёл в соседнюю комнату, где цветок всё ещё валялся на полу, и подобрал его.

— Я должна хранить эту розу с большим уважением — ведь фрау Хелльдорф так долго ухаживала за ней для меня; мы вместе наблюдали за каждым лепестком и видели, как она растёт, — сказала я, взглянув на господина Клаудиуса, когда он протянул мне розу.

Эти несколько слов возымели странное действие — печальное и мрачное выражение совершенно исчезло с его лица, а у окна зашуршала гардина, и Шарлотта, которая, видимо, после моего падения ускользнула в темноту оконной ниши, быстро вышла из-за шторы. Она пролетела сквозь комнату и упала передо мной на колени.

— Принцессочка! — умоляюще прошептала она тонким голосом и, прося прощения, протянула ко мне руку.

Господин Клаудиус встал между нами. Я задрожала — я никогда ещё не видела, чтобы в этих больших синих глазах загорался такой неукротимый гнев.

— Ты не дотронешься до неё и кончиком пальца! Никогда больше! Я сумею защитить её от тебя! — резко вскричал он и оттолкнул её руку… Как неумолимо жестоко мог звучать этот спокойный, хладнокровный голос! Фройляйн Флиднер в ужасе обернулась и испуганно посмотрела ему в лицо — впервые за долгие годы страсть, казавшаяся погашенной до последней искры, пробила плотину его беспримерно вышколенного самообладания… Пожилая женщина бесшумно закрыла двери — в соседней комнате всё ещё были гости.

— Я сожалею — горько сожалею о том моменте, когда я на своих руках принёс тебя в этот дом, надеясь спасти в более чистой атмосфере! — продолжал он с той же резкостью. — Я носил воду решетом — яблоко от яблони недалеко падает, и дикая кровь в твоих жилах…

— Скажи лучше «гордая», дядя! — перебила она его, поднимаясь с пола — она была бледной как смерть, а её вызывающе откинутая голова, казалось, окаменела в своём издевательском спокойствии.