Желания - Ирэн Фрэн

Хотя, если подумать… Рут вдруг ощутила холод, холод и страх, как все эти последние месяцы на «Светозарной». Сначала она пыталась развеяться, выезжая с визитами, но местные провинциалы были не намного веселее ее. Они постоянно рассказывали мрачные истории, передавая в своей манере предсказания о том, что зло должно прийти из океана. Они считали, что те редкие моряки, которые каждую неделю отваживаются выходить в одиночку в открытое море, встречают там все больше обломков судов, оплетенных водорослями кораблей-призраков, ведомых конкистадорами минувших времен. Море стало врагом, белый фасад «Светозарной», возвышавшийся на краю мыса, напоминал теперь огромный призрак. Сад был голым и заледенелым, а дом — безжизненным, закрытым на зиму, на период налетавших на берег долгих снежных бурь. Рядом, несокрушимая, словно крепость, высилась укрытая заиндевевшими деревьями «Дезирада», как и Юдит, безразличная ко всему — к холоду, страху, страданию, к смерти Анны, к концу света.

Рут забралась под одеяло и снова прижалась к Малколму. Он задрожал, но не проснулся. Вечер в Опере, должно быть, его утомил. Перед его уходом на концерт Рут высказала ему все, что думала о Крузенбург.

— Это демон, настоящая пожирательница душ.

— Почему же тогда ты ходила слушать ее на «Дезираду»?

— Потому что эта женщина — настоящая дьяволица, и меня соблазнили. Как и всех вас.

Малколм пожал плечами. Он знал о дьяволе все, но не верил в него. Он также считал, что не стоит мучиться из-за мертвых. «Не надо больше думать об Анне, — беспрестанно повторял он с начала зимы. — Мертвые не принадлежат нам. Так же, как и влюбленные. Они принадлежат только друг другу».

Прекрасные слова. Но как утешиться словами? К тому же, говоря о влюбленных, Малколм думал о Юдит. Юдит, влюбленной в Командора, Юдит, повторяющей путь Ирис… Только не думать об этом. Рут хотелось завопить, разломать все, что ее окружало.

Полузакрыв глаза, она рассматривала убранство комнаты. Комната без души, комфортабельная, но не интересная, как все комнаты в отелях. Рут понемногу успокаивалась. Она правильно поступила, уехав из дому. Еще один день, и она не смогла бы удержаться, чтобы не расколотить, не побросать в огонь, не уничтожить все, что составляло «Светозарную» — мебель Юдит, дельфтский фарфор, гравюры, картины, переплетную мастерскую — вплоть до ужасного спрута напротив портрета капитана. Что за рок преследует поколение за поколением женщин этой семьи? Когда это прекратится? Когда это могло начаться?

Во всем этом был смысл. Дело в том, что день за днем к Рут возвращались воспоминания о Рокаибо. Она даже созналась в этом Малколму. После ухода Юдит она замкнулась в своем горе, не хотела ничего ему говорить, надеясь, что еще можно что-то сделать. Она даже хотела сходить на «Дезираду», но в последний момент одумалась. Умолять Командора, чтобы только увеличить его триумф? А Юдит, разве пойдет она с ней? Рут помнила устремленный на нее взгляд Командора, в котором смешались ужасное высокомерие и ирония. К тому же она должна ему денег… Он вполне способен предложить ей погашение долгов в обмен на Юдит. Это было больше того, что могла вынести Рут. Шло время, Юдит давала о себе знать только короткими записками, не приносившими Рут ни малейшего успокоения, и она поняла, что ее дочь вернется не скоро. Что она уже не будет прежней Юдит. Ее Юдит. Что она, возможно, потеряна навсегда. Тогда Рут рухнула в объятия Малколма.

Она часами рыдала: «Моя дочь заперта и неделями не выходит из дому, она падет его жертвой, как другие, как Ирис, она могла бы, по крайней мере, навещать меня, но нет, ее нет больше, она околдована, очарована, нас преследуют несчастья…»

Это не были слова, вырвавшиеся от отчаяния. Рут долго размышляла об этом. Она чувствовала себя виноватой в том, что не могла вернуться на «Светозарную», виноватой в том, что не обращала внимания на рок, связывающий ее дом и «Дезираду». И какая еще должна случиться глупость, чтобы можно было противопоставить ее боль и отчаяние тому злу, которым полон мир. Помнить все, ничего не прощая, ненависть против ненависти — такова правда жизни. Рут искренне старалась быть нежной. В юности она не была такой. Стремясь забыться в любви, она потеряла себя. «Корабли тонут и в тихую погоду, — говорил ей тогда Малколм. — Корабли и моряки. И кто будет сожалеть о глупце, который не может больше двигаться вперед…»

Малколм слушал ее и пытался образумить:

— Подумай сама. В этом человеке нет ничего сверхъестественного. Просто есть что-то между вашими двумя семьями, что зачаровывает Юдит, что-то, что она пытается понять, потому что это тайна. Достаточно раскрыть ее, чтобы вырвать Юдит у Командора. Но кто сказал, что ее нужно у него вырывать?

— Что-то, но что? — неизменно отвечала Рут. — Я ничего не знаю о своем отце. Я никогда ничего не знала.

— Ты не пыталась узнать.

— Знать значит страдать.

— Отныне это значит снова жить. Ищи, Рут, ищи так далеко, как можешь. На острове, там…

— Ни за что!

Малколм настаивал:

— Источник находится в детстве. На острове…

Она качала головой, но, едва он уходил, начинала вспоминать Рокаибо. Сперва это был запах, влажный аромат тропической растительности, смешивавшийся с ночным запахом горячего воска и корицы. Затем появились цвета — черный и зеленый, гора, облака, парк с разбитыми статуями, голос Концепсьон, бормотавшей какие-то заклинания. И ничего, кроме этих крупиц.

Однако сегодня утром, когда в комнату начал проникать день, Рут, постепенно согреваясь около Малколма, припомнила кое-что новое. Правда, это было что-то очень незначительное. Когда Малколм не без труда заставил ее покинуть «Светозарную», она взяла с собой, словно из суеверия, все ценное, что у нее было — фотографии сестры, дочери и документ, который Ван Браак отказался вернуть Командору после смерти Ирис: их брачное свидетельство. Это была одна из немногих, найденных после исчезновения капитана бумаг. Долгие годы месье Леонар настаивал, чтобы Рут передала свидетельство о браке Ирис и Командора ему. Недоверчивая, по мнению нотариуса, и упрямая, как ее ненормальный отец, не расстававшийся даже с совершенно ненужным барахлом, Рут отказывалась доверить документ кому-либо и хранила его в глубине туалетного столика, в маленьком тайнике вместе с карточками Ирис и Юдит. Покидая «Светозарную», словно уходя навсегда, Рут взяла свидетельство с собой. А вспомнила она фразу, которую Ван Браак нацарапал на обратной стороне. Она знала ее наизусть. Однако сегодня утром ей вдруг пришло в голову перечитать документ снова. Больше не заботясь о Малколме, Рут откинула одеяло, раздвинула шторы и выложила из сумочки на холодный утренний свет все, что осталось ей от «Светозарной». Фотографии она отложила. Документ вдруг стал для нее самой ценной вещью в мире. Бумага была легкой, прозрачной, с водяными знаками. Долгие годы Ван Браак, должно быть, хранил ее в своем кармане, и теперь, чтобы прочесть то, что там было написано, пришлось разворачивать бумагу очень осторожно. Несмотря на это, бумага выскользнула из пальцев Рут. Она испугалась, что потеряла ее. Но бумага просто упала на пол. Рут подняла ее и положила на комод прямо перед окном. На обратной стороне документа Ван Браак написал корявым и почти нечитаемым почерком: