«Если», 1999 № 03 - Журнал «Если»

— О чистоте расы и намерений. Получите и распишитесь.

Над Веревкином стояла тишина, прерываемая редкими выстрелами.

Критика

Сергей Переслегин

Кризис перепотребления, или Два сапога равны одному топору

Традиционно два раза в год мы публикуем обзоры книжного рынка. Однако в этот раз предлагаем вниманию читателей не полугодовой обзор, а критическое эссе петербургского теоретика фантастики Сергея Переслегина. Поэтому вы, возможно, не найдете в статье ожидаемых имен; автор не ставил перед собой цель оценить все литературные события последних лет. Это попытка анализа нынешнего состояния российской НФ, отсюда и примеры, которые показались ему наиболее характерными.

— Ладно, к концу недели я сделаю статью о кризисе французского кино.

— Ты уже писал об этом в прошлом месяце

— Ну и что? Это — вечная тема.

(Диалог из одного старого французского фильма.)1.

Два года назад я имел случай написать о «кризисе индустриализации» в российской фантастике[5]. С тех пор многие скрытые смыслы распаковались, обещанный кризис пришел и ушел, и мы столкнулись с совершенно новой ситуацией.

Во-первых, кончились наконец заготовки и наработки, сделанные писателями в доброе старое время, когда не было ни рынка, ни индустриального производства, ни гонораров, ни, практически, публикаций. Далее, всплеск читательского и издательского интереса к российской литературе породил «резонансный пик спроса» и, разумеется, классический кризис перепроизводства. Это поставило многие издательства на край пропасти, что же касается российских авторов и их гонораров, то резко усилилась дифференциация. Естественный отбор выделил в каждом из жанров и поджанров свою «номенклатурную обойму»: литераторов, художников, критиков, все произведения которых с гарантией будут опубликованы и оплачены, пусть не роскошно, но, во всяком случае, приемлемо. Те же, «кто не сумел войти в элиту, или не захотел войти в элиту, или не знал, что существует элита», право на публикацию в современной России потеряли. Нет, российское общество, по счастью, коррумпировано, поэтому остается возможность каким-то способом «нечестным, если удастся; честным, если нельзя иначе» войти в писательский или издательский истэблишмент. Но даже во времена развитого социализма «пространство возможностей» у начинающих было пошире.

Придется распроститься с мифом, согласно которому рынок есть общество равных возможностей. Увы, как гласит мудрость профессиональных игроков в покер, «количество фишек не менее важно, чем качество карт» — даже в эпоху господства свободного рынка. А эта эпоха в России давно позади.

Итак, в современной фантастике выделилась узкая и замкнутая каста профессиональных создателей бестселлеров, законодателей мод, почти кормчих литературного процесса и великих, якобы, князей книжного рынка. Почему «почти» и «якобы»? Потому что «революционные изменения» в «прекрасном новом мире» не ограничились монополизацией права писать и издаваться.

События августа 1998 года отодвинули на второй план кризис литературы. Действительно, «общественное бытие определяет общественное сознание», и если налицо полное банкротство государства и всех его подсистем — административной, финансовой, производственной, всех ветвей власти, всех городов и регионов, всех политических партий и течений, если сложилась классическая революционная ситуация, когда «верхи» уже и не пытаются управлять, то разговоры о путях развития фантастики теряют смысл. Тем более что резкое — в разы — сокращение платежеспособного спроса нанесло тяжелый урон издательскому бизнесу. Редко встречается столь неблагоприятное стечение обстоятельств: катастрофа пришла на грани лета и осени, как раз тогда, когда все ждали традиционного оживления рынка.

И все же?

Цивилизация не есть способ расширенного воспроизводства материальных благ — во всяком случае, данная функция не является для нее ни атрибутивной, ни даже превалирующей. Цивилизация — это посредник между носителем разума и Вселенной, способ информационного взаимодействия личности с внешней средой. Потому творческая активность, способность создавать новые информационные структуры, тем усложняя Мир Существующий, — вот главный критерий для оценки политической системы, государства, общества, культуры и так далее по всем структурным этажам вплоть до первичного Хаоса. Если согласиться с этим критерием, то сколько же баллов по привычной школьной шкале придется выставить новоиспеченному российскому «как бы государству»?

Несмотря на риторический характер вопроса и всеобщий плач о «смерти культуры», ответ неочевиден. Погибли многие театры и учебные институты, ушли в небытие некоторые «толстые» журналы и заслуженные издательства, закрылись НИИ и КБ — все это, конечно, грустно, но, очень может быть, что щедрое государственное финансирование лишь поддерживало иллюзию жизни в структурах-зомби, давно уже не способных создавать новую информацию. Мы говорим о «кризисе фантастики», но ведь возвращение эпохи шестидесятых является несбыточной мечтой, а если не сравнивать с «золотым веком», то встает резонный вопрос: «Кризис по сравнению с чем?» Может быть, с «молодогвардейским» застоем ранних восьмидесятых, когда в течение года выходило три-четыре неудобочитаемых сборника?

Вся проблема состоит в том, что эти сборники лишь кажутся неудобочитаемыми! Они остались такими в наших воспоминаниях, когда каждая новинка была событием, читалась и анализировалась, и сравнивалась обязательно с лучшими образцами жанра.

Совсем по-иному обстоит дело теперь.

Году в восемьдесят пятом я подготовил ярко «антимолодогвардейскую» статью «Фантастика восьмидесятых: причины кризиса». В частности, там было много ругани в адрес Ю.Никитина и его сборника «Далекий светлый терем». Тогда пара-тройка рассказов из этого сборника показались мне едва ли не худшим из всего, что когда-либо приходилось читать. На днях «Терем» вышел в очередном постперестроечном издании. Я взял книгу в руки и с удивлением обнаружил, что на современном среднем уровне ЭТО выглядит совсем даже не плохо. Ну, например, по сравнению с Ю.Петуховым или полуфантастическими детективами, которым несть числа, то есть основной массой издающейся ныне фантастической литературы.

Это стало первым неприятным открытием. Но неизмеримо печальнее было обнаружить, что и тексты, которые остались в памяти вершинами жанра, ныне воспринимаются как нечто вполне заурядное, не плохое, конечно, но и не выдающееся. То есть я помню и люблю эти книги, но отдаю себе отчет в том, что, появись они сейчас, я бы их не выделил из общего ряда. Мир, в котором перестаешь чувствовать разницу между Стругацкими и Щербаковым — могли бы мы пятнадцать лет назад представить себе такую антиутопию?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});